— Ах, да!
— Доброе утро, сэр, — сказал Шелби и стегнул лошадь.
Особняк спрятался за деревьями, оплыл, растворился, мелькнул пустырь, и двуколку затрясло на камнях мостовой, потянулись дома, неопрятные, приземистые, дощато-полосатые, сдавили улицу. Дымное небо над коляской стиснули остроконечные крыши.
Они повернули с Тиботи-стрит на Черри-лейн, вывески "Сдоба" и "Брадобрей Чеснат" проплыли над кожаным верхом.
На углу Эмерс сполз с двуколки.
— Театр вон там, сэр, — показал он пальцем на каменный дом в три этажа с широким козырьком-навесом из стальных прутьев над входом.
— Я понял, — кивнул Соверен и хлопнул по плечу Шелби. — Давай-ка, приятель, в Неттмор, на Кэфулл-стрит.
— Ну и желания у вас, сэр, — хмыкнул Шелби.
Одобрительно это было сказано или с сомнением в умственной полноценности желающего, Соверен так и не понял.
До таверны "Фалькаф" Соверен, впрочем, добирался уже пешком.
Толпы нищих, безработных и матросов, заполнивших Виллидж-роуд, заставили Шелби развернуть двуколку на въезде.
Сунув руку в карман с револьвером, Соверен бодро зашагал по грязной, сальной на вид мостовой мимо тесно жмущихся друг к другу домов.
Серый камень. Пыльные окна. Серые вывески. Серые платья сидящих рядком на тротуаре женщин. На их изможденных лицах не было и толика интереса ни к жизни, ни к Соверену — только усталость.
Вокруг него, клянча мелочь, тут же закружилась детвора. Одна девочка, предлагая кресс-салат, бесстрашно ярдов тридцать шла перед ним спиной вперед.
— Купите кресс, добрый господин. Он свежий. Купите, пожалуйста.
Грузчики, носильщики, пьяные докеры и мусорщики хмыкали и сходили с ее пути.
— Сколько? — сжалился Соверен, глядя на худые щеки и запавшие глаза девчонки.
— Четверть пенни.
— Черт! — огорчился Соверен. — Вот тебе целый.
Монетка растворилась с ладони в мгновение ока.