— Но тутъ не можетъ быть и рѣчи о выборѣ! закричалъ Бенно: — выборъ его былъ сдѣланъ и давно уже рѣшенъ. Ей слѣдовало уважать свой выборъ, который она добровольно сдѣлала.
— Но если этотъ выборъ оказался ошибкою, неужели же ошибку надо возводить въ святыню, если разъ она сдѣлана? Въ такомъ случаѣ считай святыней всякое скверное учрежденіе, подъ которымъ люди стонутъ, святынею только потому, что оно разъ было установлено; да и каждую болѣзвь не лечи, потому что она уже совершившійся фактъ, который по твоему мнѣнію надо уважать.
— Не сравнивай моей благородной науки съ вашими дурачествами! закричалъ Бенно запальчиво: — и потомъ, что тутъ излечилось по твоей милости? И скорѣе не чрезъ твое ли вмѣшательство въ чужія дѣла, отнюдь тебя не касающіяся, все это ухудшилось, до такой степени ухудшилось, что хуже и быть не можетъ? что сталось съ тѣмъ благородномыслящимъ человѣкомъ, какимъ ты прежде былъ, который для одного себя и счастья не хотѣлъ, желая, чтобъ и другіе принимали въ немъ участіе? Да, гдѣ тотъ человѣкъ, который только счастьемъ другихъ былъ самъ счастливь? Какое счастье ты внесъ въ это семейство? Ты отнялъ жизнь у благороднѣйшаго, честнѣйшаго человѣка, ты отнялъ отца у дѣтей. И неужели ты думаешь, что всѣмъ этимъ тебѣ одному пріятнымъ, ты сдѣлалъ счастливою мистрисъ Дургамъ? Можешь ли ты поистинѣ наслаждаться своимъ счастьемъ, купленнымъ цѣною смерти честнаго человѣка? И въ минуту самыхъ очаровательныхъ грёзъ не будешь ли ты содрогаться при воспоминаніи о немъ? И что скажетъ твоя возлюбленная, когда дѣти станутъ у нея спрашивать: «Мать, гдѣ нашъ отецъ?»
Съ такой горячностью чувства никогда еще не случалось ему говорить и его убѣжденія произвели свое вліяніе на Свена. Но именно по чувству сознанія, что нельзя опровергать разумныя причины Бенно, Свенъ тѣмъ съ большей запальчивостью отвѣчалъ ему:
— Какъ можешь ты бросать па меня отвѣтственность за послѣдствія отношеній, которыя гораздо прежде носили въ себѣ зародыши гибели? Вотъ въ этомъ-то именно заключается проклятіе грѣха, что онъ постоянно рождаетъ новое зло. Горе человѣку, когда онъ становится между двумя существами, которыхъ природа создала другъ для друга! Горе тому, кто бросается между двумя огнями, которые неудержимо стремятся другъ къ другу! Пускай тогда не жалуется, если пламя его поглотитъ... Нѣтъ, Бенно, нѣтъ, несмотря на всѣ твои слова, онъ долженъ былъ умереть! Не таковъ онъ былъ человѣкъ, чтобъ добровольно выпустить на свободу то, что ему разъ въ руки попало — нѣтъ, ужъ этому не бывать! И насколько я понимаю, другого выхода не было; онъ долженъ былъ умереть, не для меня — ничего я не хочу для себя! — но для нея, чтобъ она могла свободно наконецъ взглянуть на жизнь и отдаться человѣку, котораго она истинно любитъ, потому что онъ ее истинно понимаетъ. Что на меня палъ жребій быть этимъ человѣкомъ — это случай. Никогда я не добивался и не надѣялся такого счастья. Но если на долю мою выпало это счастье по ея свободному выбору, то я хочу этимъ воспользоваться наперекоръ всѣмъ филистерамъ, которые искони-вѣковъ имѣли право открещиваться отъ всего, что не подходитъ подъ узкую рамку ихъ пошлыхъ умозрѣній.
— Смотри пожалуй! сказалъ Бенно, и почти пржняя юмористическая улыбка сверкнула въ его черныхъ глазахъ: — смотри пожалуй, къ какимъ жалкимъ софизмамъ должна прибѣгать твоя нѣкогда такая логичная голова, для того чтобъ защищать дурное, нечестное дѣло. Что ты меня считаешь филистеромъ — да простятъ тебѣ эту несправедливость твой отецъ Аполлонъ и девять музъ, которые это лучше знаютъ; но что ты хочешь увѣрить меня, признаннаго професора антропологіи и психологіи, хочешь увѣрить, что въ твоемъ положеніи X надо принимать за У — ужъ извини, этого не можетъ допустить мое академическое достоинство. Подобные жалкіе мыслители, какъ ты, любезный Свенъ, почти всегда подвергаются опасности втянуться душою и тѣломъ въ бездну страсти, то-есть со шкурой и волосами попасть въ пасть демона. Пламя сладострастія, которое мы, вѣтренные сыны міра, принимаемъ за то, что оно въ дѣйствительности, для васъ всегда сливается съ страстнымъ стремленіемъ сердца къ невѣдомому, а такъ-какъ вы вообще увѣрены, что добро желаете ради добра — какъ и въ подобномъ случаѣ, въ который ты теперь попалъ — то для вашей головы невмѣстима мысль, что и вы иногда, хотя по исключительному случаю, какъ простые смертные, находитесь подъ вліяніемъ эгоизма. Кромѣ того, мой любезный Свенъ, ты хорошо знаешь, что Шекспиръ — а вѣдь онъ тоже немножко толкъ зналъ въ этихъ дѣлахъ — сказалъ: «Никто такъ легко не попадается въ ловушку, какъ мудрецъ, вступающій въ орденъ глупцовъ; та мудрость, которая отъ глупости высижена, всегда воображаетъ себя подъ щитомъ мудрости.» Счастье вашей возлюбленной, какъ вы утверждаете, составляетъ всю сущность вопроса для васъ; почему вы, когда это нужно для васъ, весь міръ необдуманно приносите въ жертву; только вы сами какимъ-то удивительнымъ способомъ исключаетесь изъ этой жертвы; не изъ малодушія или другой неблагоразумной причины — нѣтъ, Боже сохрани! какъ могутъ такъ поступать избранники сердца? — но оттого, что вы считаете себя нераздѣльною частицей счастья возлюбленной, которую никто на свѣтѣ не можетъ такъ любить, какъ вы. Въ такомъ кругѣ вы кружитесь до-тѣхъ-поръ, пока у васъ голова кругомъ пойдетъ, пока вы потеряете спокойный, объективный взглядъ на остальной міръ, пока благороднѣйшія чувства человѣка — справедливость, сознаніе добра и зла — совершенно тупѣютъ и ваша гуманность, ради которой вы столько шуму дѣлаете, уступаетъ мѣсто тупому себялюбію, въ которомъ счастье и горе ближняго вамъ уже кажутся не важнѣе какъ для легкомысленныхъ мальчишекъ жизнь майскихъ жуковъ и бабочекъ.
— Надъ шрамами смѣется тотъ, кто самъ раненъ не бывалъ. Попробуй-ка Корнелія тебя полюбить, такъ ты бы совсѣмъ иначе запѣлъ!
— Точно такъ же, какъ и ты, еслибъ Корнелія другого любила.
— Но она любитъ меня, а никого другого.
— Долженъ ли я тебѣ сказать нѣчто, отъ чего, быть можетъ, грозитъ мнѣ опасность потерять твою дружбу? Вотъ видишь ли, несмотря ни на что происшедшее, я не вѣрю, чтобъ эта женщина тебя любила. Нѣтъ; но не смотри же на меня такъ грозно, а лучше выслушай спокойно. Въ этой женщинѣ, какъ и въ тебѣ, существуетъ стремленіе къ недосягаемой высотѣ, къ несбыточному блаженству — стремленіе, которое никогда не осуществлялось въ жизни и никогда не можетъ осуществиться. Она любитъ идеалъ, созданный ея всемогущею фантазіей, къ которому въ концѣ концовъ ты такъ же мало подходишь, какъ и всякій другой смертный. Лучшее доказательство тому служить то, что даже любовь мужа не удовлетворяла ее. Не кривляйся съ такимъ презрѣніемъ; ты не зналъ Фрэнка Дургама, но я его узналъ, и говорю, это былъ человѣкъ благороднѣйшій, великодушнѣйшій, человѣкъ, котораго ни одна женщина не была достойна; въ немъ я не зналъ недостатковъ, кромѣ одного, за который онъ поплатился жизнью; этотъ недостатокъ — онъ слишкомъ много любилъ свою жену. Ну а теперь хоть и я не волшебникъ, а все-же хочу сдѣлать тебѣ предсказаніе. Въ душѣ Корнеліи пробудится съ каждымъ днемъ сильнѣе раскаяніе, что она была причиною смерти этого достойнаго человѣка; достоинства его она только теперь оцѣнитъ и не далеко время, что она, хотя бы въ мысляхъ поставивъ тебя на его мѣсто, увидитъ въ тебѣ причину своего страшнаго увлеченія, которое лишило ее мужа, лишило ея дѣтей; — отца... Ну теперь довольно, и даже чрезчуръ довольно на нынѣшній день. Принимай лекарство акуратно и подумай о томъ, что я тебѣ сказалъ. Завтра утромъ я зайду къ тебѣ предъ лекціею.
Бенно схватилъ шляпу и оставилъ Свена наединѣ съ своею совѣстью.
Глава двѣнадцатая.
И совѣсть не оставалась нѣма въ эти долгіе, одинокіе часы, когда молодой человѣкъ, больной душою и тѣломъ, метался по постели, не зная ни сна, ни покоя. Она представляла ему многолюбимый образъ покойной матери, носившійся надъ его постелью. Онъ слышадъ стоны ея нѣжнаго голоса, жаловавшагося, какъ тяжело бываетъ женщинѣ разлучаться съ дѣтьми и мужемъ, на груди котораго она покоилась съ полнымъ довѣріемъ и на котораго въ будущемъ должна смотрѣть какъ на чужого. Онъ слышалъ, какъ произносилъ ея нѣжный голосъ, что обманываться въ любимѣйшихъ надеждахъ — это жребій человѣчества, и что учиться самоотреченію — это послѣдній урокъ мудрости. Свенъ вспоминалъ о всѣхъ страданіяхъ, которыя должна была выносить его благородная мать въ возмездіе за одинъ только проступокъ, къ которому она была увлечена пылкою кровью молодости и разнузданною, обманчивою фантазіей. Онъ думалъ о безмолвной печали, переполнявшей ея душу отъ безпутной жизни его отца. Пришла ему на память сцена, происшедшая между ею и прежнимъ ея мужемъ, полковникомъ, который принужденъ былъ пріѣхать въ ихъ родовое помѣстье для окончательнаго устройства семейныхъ дѣлъ; онъ вспомнилъ, какъ полковникъ схватилъ за руку бывшую свою жену, заливавшуюся слезами, какъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ говорилъ: «Еслибъ ты, Леонора, оставалась моею женой, не стала бы ты проливать такихъ горькихъ слезъ и еще многихъ, который придется тебѣ пролить». Свенъ былъ тогда маленькимъ мальчикомъ и они не обращали на него вниманія, когда онъ гонялся за бабочками въ буковой алеѣ, гдѣ они тоже прохаживались взадъ и впередъ; но ребенокъ хорошо слышалъ эти слова и теперь, послѣ многихъ, многихъ лѣтъ, они пришли ему на память такъ ясно, какъ-будто вчера только онъ слышалъ ихъ. И вспомнилась ему другая сцена, много лѣтъ спустя, когда онъ, бывши юношею, холилъ рука объ руку съ своей матерью въ той же буковой алеѣ и она много говорила ему о будущемъ и вдругъ обратила на него свои болыпіе, грустные глаза и съ серіозной нѣжностью сказала: «А главное, Свенъ, будь вѣренъ во всемъ себѣ и другимъ и не искушай никого нарушать вѣрность. Видишь ли, на землѣ нѣтъ выше блага, какъ миръ съ самимъ собою, а вѣроломный не имѣетъ мира въ себѣ.»
Ахъ, миръ! миръ! какъ теперь мало мира въ его жизни! какъ колеблется теперь его душа, подобно кораблю, бурею носимому съ одной волны чувства на другую! Въ его воображеніи безпрерывно носились ужасныя картины. Онъ видѣлъ Дургама въ борьбѣ съ волнами, утопающаго; вотъ онъ поднялся на поверхность для того, чтобъ снова поглотили его бушующія волны, и навѣки. Онъ видѣлъ Корнелію у постели больного Эдгара; ея мрачные, сухіе глаза не спускались съ сына. Свенъ слышалъ, какъ дрожащими губами она тихо проклинала день, въ который въ первый разъ увидѣла незнакомца; онъ видѣлъ, какъ она содрогнулась, когда кто-то тихо постучалъ въ дверь, и крѣпко прижала руку къ сердцу, и слышалъ дикій вопль, вырвавшійся изъ ея груди, когда больной малютка спросилъ:
— Не отецъ ли это домой вернулся?
Когда послѣ ночи, наполненной страшными призраками, наступило наконецъ утро, и Свенъ собрался съ силами, чтобъ прогнать лихорадочные призраки, тогда онъ гораздо отчетливѣе понялъ свое положеніе — отчетливѣе, но не утѣшительнѣе. Рѣзкая логика Бенно безпощадно разорвала завѣсу, которую страсть накинула на его глаза. Онъ задавалъ себѣ вопросъ, не правъ ли, былъ Бенно, утверждая, что Корнелія никогда его не любила истинно, и притомъ тутъ было обстоятельство, снова тревожившее его сомнѣніемъ и даже заставлявшее бояться, чтобъ сомнѣніе не обратилось въ достовѣрность. Противъ желанія Бенно и съ опасностью ухудшить свое положеніе, онъ, какъ только пришелъ въ себя, сейчасъ приподнялся и написалъ нѣсколько строкъ къ Корнеліи, умоляя ее написать къ нему хотя бы одно слово. Отвѣта не было, а между тѣмъ она должна же знать, что онъ боленъ, что нѣтъ возможности ему прійти къ ней, что онъ уничтожается отъ горя и тоски, и того, что не можетъ ее видѣть. И какъ можетъ выносить ея сердце — если только у нея есть сердце — мысль, что онъ боленъ, что онъ терпитъ адскія муки, и не усладить его каплею бальзама? Свенъ отчаявался въ ней, въ себѣ, въ цѣломъ мірѣ. Но прежде всего въ Бенно. Бенно точно переродился. Онъ, который до того времени, такъ легко умѣлъ схватить хорошую и веселую сторону во всѣхъ случаяхъ жизни, у котораго всегда была на-готовѣ остроумная выходка при самыхъ чувствительныхъ ударахъ судьбы — а его ли жизнь была бѣдна такими ударами! — въ вастоящемъ происшествіи какъ-будто въ дѣйствительности видѣлъ между небомъ и землею такъ многое, чего мудрецамъ не воображалось и во снѣ. Онъ не хотѣлъ или не могъ ничего сказать о Корнеліи, кромѣ этого: «Она образцовая сидѣлка; о, еслибъ она и наполовину была такою же образцовою женой! Насколько я знаю, она и лишняго дня здѣсь не останется, какъ только состояніе здоровья Эдгара позволитъ ей пуститься въ путь. Я очень сомнѣваюсь, чтобъ предписанное мною продолжительное пребываніе въ Италіи, которое теперь уже рѣшено, могло принести Эдгару существенную пользу.»
Чѣмъ болѣе Свенъ углублялся въ мрачныя предположенія насчетъ всего относящагося до Корнеліи, тѣмъ усерднѣе наблюдалъ онъ въ бинокль за дачею, какъ это было въ первые дни, и все также безуспѣшно. Дверь на терасу уже не отворялась можетъ быть оттого, что дождь не переставалъ лить почти безпрерывно съ той несчастной достопамятной ночи. И когда бѣдный страдалецъ переносилъ свой взоръ съ вершинъ деревьевъ, потрясаемыхъ дождемъ и вѣтромъ, на дачу, безмолвную какъ могила, тогда ужасомъ его охватывало предполаженіе, что Корнелія уѣдетъ не простившись съ нимѣ, а можетъ быть ужъ и уѣхала, и онъ никогда уже не увидитъ ее. Тогда нападала на него тоска, доводившая его почти до сумасшествія.
Глава тринадцатая.
Въ это время госпожа Шмицъ усердно ухаживала за своимъ молодымъ жильцомъ, страдальцемъ, больнымъ душою и тѣломъ, и оказывала ему много великихъ услугъ, которыхъ онъ хотя никакъ не признавалъ, но именно поэтому сама маленькая хозяйка тѣмъ выше ихъ и цѣнила. Одаренная чудесной врожденной ей догадливостью, значительно увеличенною прежнею практикой, когда страсти ея посѣтителей принимались въ разсчетъ, и отчасти потому и доставлявшей ей выгодныя спекуляціи, госпожа Шмицъ давно уже вывѣдала тайну, что душевное состояніе Свена не настолько спокойно, насколько это было желательно для ея личныхъ интересовъ.
Госпожа Шмицъ имѣла инстинктивное отвращеніе отъ меланхоліи, вѣроятно, потому что она часто видала ее въ связи съ неспособностью уплачивать представленные векселя, и еще потому, что при настоящей практикѣ, въ качествѣ домовладѣлицы и содержательницы щегольскихъ меблированныхъ квартиръ для одинокихъ и семейныхъ жильцовъ, она узнала на опытѣ, что большая часть жалобъ на неисправную прислугу, на жидкій кофе, на угаръ, дурно запирающіяся окна, музыкальныхъ сосѣдей, на шумъ уличный и прочія тому подобныя жалобы происходить отъ меланхолическихъ жильцовъ. Правда, до-сихъ-поръ отъ Свена не слыхать было никакихъ жалобъ; въ глазахъ госпожи Шмицъ онъ былъ образцовымъ жильцомъ, по истинѣ великолѣпнымъ экземпляромъ холостого жильца; но — госпожа Шмицъ хорошо это знала — съ меланхолическими жильцами далеко не уйдешь. Они могутъ застрѣлиться — подобный случай дѣйствительно произошелъ въ ея домѣ по милости англичанина, зараженнаго сплиномъ; они могутъ за ночь надуматься и вообразить, что небо въ этомъ городѣ слишкомъ душитъ ихъ, и на другой же день уложить вещи — да и поминай, какъ звали. Въ качествѣ женщины и хозяйки меблированныхъ квартиръ, госпожа Щмицъ считала своею обязанностью употребить всѣ средства, чтобъ вывѣдать причину задумчивости Свена. Немного прошло времени, какъ хитрая іозяйка открыла эту тайну. Вѣдь была же причина, почему бинокль всегда находился на столикѣ около его качалки на открытомъ балконѣ; не трудно было понять, что Свенъ при короткихъ разговорахъ съ нею о хозяйственныхъ дѣлахъ каждый разъ сводилъ разговоръ на извѣстную даму, и вѣроятно ему очень нравилось общество извѣстной дамы, а иначе онъ не сталъ бы проводить цѣлые вечера день за день въ извѣстной дачѣ.