В комнате смеха вдруг закричали, и ярмарочная толпа в один миг сбавила ход и стала стекаться к месту происшествия. Аннабель поняла: что бы ни случилось – кровь, Стиллуэлл, нож – оно могло все еще продолжаться. Она прижала сына ближе к себе и заозиралась.

«Где Калхун? Его нигде нет».

Сэнди отодвинулся от маминой блузки, хотя руками по-прежнему обвивал ее шею. Он смотрел на ковбоя, который сидел на скамейке и тяжело сглатывал кровь, так что у него подпрыгивал кадык. Аннабель также видела, что Стиллуэлл пытался заговорить, его губы формировали слова, которые терялись в шуме карнавала.

– Хочешь, – проговорил Стиллуэлл, рассеянно глядя в землю. Затем влажно кашлянул. – Хочешь прокатиться на вон том колесе, – сказал он и сглотнул. Кровь полилась у него из шеи. Он закрыл глаза и открыл их снова. Посмотрел на мальчика. – Как думаешь, – продолжил он, – умыкнуть билетик?

Сэнди посмотрел на пачку билетов, торчащую из левого кармана его вельветовых брюк. И тихо ответил:

– На колесо нужно четыре билета.

– Четыре, – повторил Стиллуэлл.

Аннабель видела, что он уже едва дышал. Глаза его тускнели, кровь сочилась сквозь куртку, в области живота она стала еще темнее, и пятно не прекращало расширяться.

– Идите все со мной, – сказал Стиллуэлл, – если желаете.

Аннабель собиралась уже увести сына, чтобы пойти искать Калхуна, – вокруг комнаты смеха теперь раздавались возбужденные голоса, какой-то мужчина кричал: «ВЫЗОВИТЕ ВРАЧА, ЗДЕСЬ ЕСТЬ ВРАЧ?», – когда Сэнди выскользнул из ее объятий и, повалившись на землю, тут же вскочил и устремился к Стиллуэллу. Аннабель бросилась за ним и оттащила его за плечи, но мальчик все же успел взять окровавленную руку Стиллуэлла и вложить в нее четыре билета. Сэнди сложил ковбою пальцы на животе, поодаль от ножа, который лежал на скамейке, будто мертвая рыба на берегу. Когда Аннабель снова подхватила сына на руки, мальчик плакал. Она держала его, как малыша, целовала в макушку и снова и снова приговаривала, что любит его. И эти слова уносили ее прочь от скамейки, от комнаты смеха, от толпы.

Шум стоял громкий, почти как на самой ярмарке.

Вдали ревели сирены.

Кричала женщина.

Тревис закрыл глаза и прислушался к музыке – ему было все равно, что играло. Ему показалось, будто он услышал какой-то фрагмент. Последнюю песню, хотя он и не мог разобрать слова. Почувствовал запах горчицы и уксуса, что доносился из мусорного бака неподалеку. Он открыл глаза и опустил глаза на свой живот. Билеты в его руке качались на ветру, как цветы на могиле. Увидел свой боевой нож на скамейке, где его оставил мальчик. Закрыл глаза. Открыл. Снова закрыл.

«Возьму-ка эти билеты, – подумал он. – И с ними уйду».

Безо всякой музыки, его унесло…

в широкой крытой кабинке с женщиной и мальчиком, которые сидели напротив него, и пока кабинка медленно, с остановками приближалась к вершине, пассажиры садились и выходили, женщина обнимала мальчика, а мальчик смотрел за борт, и колесо вращалось, а кабинка то поднималась, то замирала. Где-то на ярмарке внизу загудела сирена, затем раздался смех, лопнул шарик, пока они втроем висели в темном небе на вершине колеса, откуда до самого горизонта весь мир облекала лишь ночь

…со скамейки, туда, где было темно. Звуки ярмарки и колеса затихли, яркие карнавальные огни потускнели. «Сейчас я не умру, – подумал Тревис, – потому что для того, чем я стал, это намного хуже смерти». И он сел, насколько мог, прямо…

и вот кабинка обошла круг и спустилась, оператор поймал ее и открыл дверцу, все закончилось так быстро, и женщина с мальчиком быстро выскочили из кабинки и, ступив на металлический мостик, сошли по лестнице, а Тревис еще сидел в мягко качающейся кабинке, думая про себя: «Я поеду еще», и когда колесо начало свой медленный, прерывистый подъем, Тревис увидел женщину с мальчиком в последний раз, они пробирались сквозь толпу, женщина придержала мальчика рукой, и они не оглядывались, а просто ушли…

Тревис открыл глаза, и ночное небо над ним взорвалось красными, синими и зелеными шипящими огнями. Он медленно повернул голову и посмотрел на восток, через озеро, туда, где небо взорвалось светом. «Ну конечно, – подумал он, – они-то проделают дырку достаточно большую, чтобы и я пролез».