– Зачем? – только и смог выговорить Чак, хотя понимал, что мать не знает ответа, как не знал его и он сам.

Это было неделю назад, и с той поры странностей становилось все больше. Они росли, росли, как снежный ком, который катают дети, чтобы поставить в основание снеговика, и стали такими огромными, что грозили придавить их с матерью.

Однажды вечером они вернулись домой – Чак после тренировки, мать с работы – и обнаружили, что все зеркала в доме перебиты. И даже не только зеркала, но и дверцы книжного шкафа тоже оказались расколоты на мелкие кусочки. Тася собрала осколки в кучу, и теперь сидела возле груды стекла, погрузив туда обе руки, не обращая внимания на кровь, идущую из порезов, смотрела в потолок, как будто видела там кого, и улыбалась.

Когда мать заикнулась о том, чтобы купить новое зеркало и починить шкаф, Тася сказала, глядя сквозь нее:

– Не вздумай. Не хочешь битое стекло грызть? Тогда не смей.

Она перестала есть рыбу и овощи – только мясо и сладкое, в чудовищных количествах и невероятных сочетаниях: вафли с салом, мармелад с котлетами. В некоторые дни ела много, неопрятно, не замечая перепачканных рук и чумазого лица. А иногда наотрез отказывалась от пищи, выплевывала то, чем мать пыталась накормить ее, прямо на пол.

По вечерам сестра часами стояла возле окна, глядя в одну точку. Как-то раз Чак подошел к ней и взял за руку. Ладонь была холодная и скользкая, как кусок подтаявшего льда. Стоял по-летнему знойный май, в комнате было жарко, и Чак от неожиданности отдернул руку. Тася повернула к нему голову и проговорила:

– Студёно? А я теперь и внутри вся такая! Корки льда на кишках, по жилам холодная кровь бежит!

И принялась смеяться. Смотрела на него и хохотала, а глаза при этом блестели от злости и непролитых слез. Чак не выдержал и выбежал из комнаты.

Тася больше не читала книг, не рисовала и не писала стихов. В этом году сестра должна была окончить первый курс – она училась в университете, на историческом факультете, но об учебе и речи не шло, поэтому пришлось оформить академический отпуск. Врачи сказали матери, что через какое-то время Тася, возможно, сможет вернуться в университет, но никто не брался прогнозировать, когда это будет.

– Они говорят, ее умственные способности не пострадали, но пока неясно, сможет ли она усваивать что-то. А главное, захочет ли. – Мать кусала губы, голос ее дрожал. – Конечно, это совсем не важно. Учеба не главное. Лишь бы она выздоровела.

Только сестре становилось хуже. Физически Тася оправилась, но вот душевное здоровье… Ее выписали из психиатрической клиники: мать настаивала на этом, да и доктора считали, что патологий нет, а домашняя обстановка поспособствует выздоровлению. Но Чак, стыдясь своих мыслей, думал, что лучше бы Тася оставалась в больнице.

Днем Чак был в школе, дважды в неделю ходил на тренировки – три года назад увлекся боксом. Возвращался домой (хотя идти туда хотелось с каждым днем все меньше) после обеда, и до прихода матери они с Тасей были в квартире одни.

Несмотря на все ее выходки, непонятные слова и фразы, которые сестра теперь произносила не так, как раньше, а то нараспев, то отрывисто, будто не говорила, а лаяла, днем Чак ее почти не боялся. Рядом с Тасей было неловко, он находился в постоянном напряжении, но страха не было.

Чак сознавал, что сестра больна – но это все же она, в вечных своих синих нарядах, с веснушками на носу и бледно-голубыми, чуть навыкате, большими глазами. Чаще всего Тася сидела в своей комнате: тихая, бледная, похожая на сонную рыбину. Она и по квартире передвигалась, будто плавала в аквариуме – неспешно, плавно, то и дело замирая на месте, словно проваливаясь куда-то.

А вот ночью все выглядело другим.

Ночью Тася становилась опасной. По-настоящему опасной.

Мать работала старшей медсестрой в больнице, и периодически ей выпадали ночные дежурства. Тогда Чак оставался с Тасей наедине, и даже самому себе не мог признаться, до чего его стали пугать эти ночи. Когда они ночевали втроем, Чаку тоже бывало жутковато, но все же их было двое – он и мать. А вот когда мать уходила…

Тогда Чаку казалось, что, кроме него, людей в их тесной квартирке-хрущевке нет. Потому что Тася, его любимая сестра, милая и нежная, как ребенок, по какой-то причине перестала быть человеком, превратившись в жуткое существо, мотивы и поступки которого невозможно предугадать.