10

Должно быть, Дуглас что-то прочел в моих глазах, потому что вопросов мне больше задавать не стал, отступил и перекинулся парой фраз с Грейвзсом.

— Об этом я даже не подумал, — обескуражено проговорил журналист и обернулся к толстяку, который пришел вместе с ним: – Доктор, мертвый от вас никуда не уйдет. Посмотрите лучше живого.

Доктор опустил край тряпки, которой прикрыли покойника, и повернулся ко мне:

— Ну-с, что у нас?

— У него кровь на шее, — доложил Дуглас.

Доктор бесцеремонно подтянул к себе мою голову, и я чуть не взвыл.

— Да ну, — проговорил он оптимистично. — Это разве кровь? Так, ссадина. И шишка. Ничего страшного, — заключил он, обнаружив, что руки-ноги у меня хоть и побиты, но не переломаны. — Он поднял голову и посмотрел на ближнего негра: – Помогите-ка молодому человеку смыть с себя кровь… и, может быть, из одежды что-нибудь у хозяев найдется? — И, когда меня уводили к дому, крикнул: – И горячего чаю дайте! — а сам снова обернулся к покойнику.

Дуглас в это время стоял, медленно водя взглядом вокруг себя и, похоже, запечатлевал в памяти всю обстановку вокруг: сараи, к которым очень удобно подойти сзади, со стороны пустырей, тачку, на которой меня этой дорогой привезли, саблю в руках растерянного Грейвза, дорожку, где саблю нашли, и, само собой разумеется, людей, которые сбегались посмотреть на место происшествия, затаптывая все следы убийцы, если они, конечно, были.

Меня облили холодной водой (про теплую как-то забыли), вытерли колючим полотенцем, сунули в руки чашку с коричневой бурдой, которую в этом городе называли «кофе» и задумались, что бы такое мне дать из одежды. Хозяин дома, немолодой немец, был в два раза меня шире и на полторы головы ниже. Его сын, тот рыжий отрок лет тринадцати, что приносил нож, до моих габаритов еще не дорос и вряд ли дорастет. В конце концов вспомнили про покойника, решили, что ему уже не понадобится, и принесли мне его старые штаны и исподнюю рубаху. А когда оказалось, что кофе мне согреться не помог, дали старую кожаную майорскую куртку, не иначе, свидетельницу его военных подвигов.

Думаю, трясло меня не только из-за бронхита. В очередной раз ко мне прикоснулась смерть.

Через какое-то время пришел солдат и позвал меня на допрос. В дверях гостиной, куда меня сопроводили, я столкнулся с Дугласом. Он собирался выходить, но, увидев меня, остановился и сказал, оглянувшись:

— Можно мне поприсутствовать при беседе? Этот человек – иностранец, он никого здесь не знает…

— Вы думаете, ему понадобится адвокат? — спросил офицер, который меня развязывал. Он уже успел нормально одеться и причесаться. Кроме него, в комнате было еще двое офицеров.

— Насчет адвоката – не знаю, — признался Дуглас. — Надеюсь, нет. Но я пригласил этого человека пожить у меня… законы гостеприимства обязывают, не так ли?

— Хорошо, — согласился офицер. — Садитесь.

Комната была не такой уж большой, вдоль стен стояли два кожаных дивана, стулья, какие-то шкафчики для парадной посуды и безделушек. Безделушек было много, и наиболее ценные из них прикрывались от пыли стеклянными колпаками. И везде, где только можно, были пристроены салфеточки и дорожки с вышитыми изречениями. Изречения были на немецком языке и готическим шрифтом, так что прочитать, что там за премудрости, я не мог. Наверное, что-нибудь в духе «Kinder, Küche, Kaiser». Или как оно там?

Посреди гостиной стоял стол, накрытый плюшевой скатертью с длинной бахромой; над столом висела лампа в зеленом шелковом абажуре с бахромой покороче. Край скатерти был отогнут, там на голом полированном столе разложил свои бумаги и ручки стенографист.

Мне предложено было сесть напротив него. Дуглас перенес от стены стул, сел на него верхом и сложил руки на спинке.