Услышав мою отповедь, архимандрит аж присел и, зашипев словно змий-искуситель, спросил у проштрафившегося монаха:

— Это правда?

— Батюшка, прости меня грешного! Я только ради дела богоугодного такое сказал, чтобы пожертвований больше собрать! — завыл монах, бросившись в ноги Симеону.

— В железа его! В темную, на хлеб и воду! Надо же чего удумал! — возмущенно закричал архимандрит и пнул монашка посохом.

Два охранника шустро скрутили провинившегося и уволокли с глаз долой, после чего Симеон повернулся ко мне и спросил:

— А ты, значит, был на Святой земле и в храме Гроба Господня?

— Был, батюшка, — ответил я без промедления, прекрасно понимая, что обратной дороги нет.

— Был, значит? Брат Климентий, поспрошай сего раба божьего, сдается мне, что он тоже лжет, как и Евстафий!

От свиты архимандрита отделился седой дедок греческой наружности и, надменно выпятив нижнюю губу, начал допрашивать меня, что я видел в Иерусалиме и какой храм где находится. Похоже, дедок в Святой земле был очень давно и сам многое подзабыл, а я от испуга вспомнил даже мельчайшие подробности экскурсии по Иерусалиму. Когда получасовой допрос был закончен, Климентий уверенно доложил Симеону:

— Был, батюшка, сей муж в Святой земле и посетил все храмы Господа нашего, даже те, где мне побывать не довелось.

На этом неприятный инцидент с монахом был исчерпан, и архимандрит в сопровождении своей свиты степенно удалился с территории постоялого двора. Никаких извинений за необоснованный наезд мне, конечно, не принесли, но я и так был рад до безобразия, что все закончилось без мордобития и кровопролития.

Казалось, можно было расслабиться и не пороть горячку, но я не собирался больше играть с судьбой в орлянку и приказал гвардейцам продолжить сборы в дорогу. За этим занятием нас застал Еремей, вернувшийся с торга.

Купец сразу спросил, какая муха меня укусила и почему это мы решили срочно уезжать из города. Я рассказал Еремею о визите архимандрита, и он согласился со мной, что от попов лучше держаться подальше. Поговорив с купцом, я немного успокоился и отложил бегство до утра. За совместным обедом мы с Еремеем обсудили, где встретимся в Новгороде, после чего он снова ушел в город по делам, а я занялся разборками с толпой добровольцев, решивших идти со мною на Казань.

Гнуть пальцы по пьяни просто, но потом разгибать их приходится с болью и скрипом. Полторы сотни человек пришли записываться в мое ополчение, и с каждым добровольцем мне пришлось переговорить с глазу на глаз. Отказывать таким людям было подло, поэтому я сделал вид, что одобряю их душевный порыв. Однако в дальнейшей беседе я разъяснял добровольцам, что такие дела не делают наспех и требуется тщательная подготовка. Мол, Орда враг серьезный, и голыми руками татар не взять, а потому потребовал от спасителей отечества учиться военному делу настоящим образом и быть готовыми отправиться в поход бронно и оружно по первому зову.

Врал я самозабвенно, не хуже Остапа Бендера, и к вечеру каждый доброволец получил необходимые инструкции по конспирации, а также строгий приказ держать язык за зубами. Господи, если бы я только знал, на что в тот день подписался, то бросил бы все к чертовой матери и драпанул куда глаза глядят!

После ужина я расплатился за постой и сразу завалился спать, а с третьими петухами наш обоз отправился в сторону Вышневолоцкого яма.