Часть первая

Смерть играет в куклы

— Белой акации гроздья душистые!.. — напевала вполголоса Марионелла Селиверстовна, изредка прерываясь, чтобы одернуть разыгравшегося Монморанси. Пес был уже старенький, рыжие пятна на жесткой белой шерсти потускнели, подернувшись, как пеплом, сединой, с утра он, поскуливая, жаловался на непослушные суставы, зимой перетаскивал свою подстилку поближе к батарее. Но иногда вдруг вспоминал, что жизнь-то еще — ого-го какая прекрасная! Птички, стрекозы, вкусно шелестящая трава… запахи!

Монморанси его звали, потому что он был фокстерьер — классический жесткошерстный, с рыжекоричневыми пятнами и бежевыми подпалинами на белом фоне. Точно такой, как в повести Джи Кей Джерома «Трое в лодке не считая собаки» и главное — точно такой, как в блестящей советской экранизации английского классика.

Соседки, ничего такого, видимо, не читавшие или не помнившие, называли его Моней. Моней, подумайте! Впрочем, Марионеллу Селиверстовну они и вовсе звали Марией Семеновной.

Она не обижалась, откликалась и на Марию Семеновну, только посмеивалась мысленно — если бы они только знали! В ее квартире половина стен были увешаны старыми афишами: «Цыганский барон», «Сильва», «Веселая вдова» и, разумеется, «Фиалка Монмартра»: Виолетта — Марионелла Коль,, Вообще-то она была Кольцова, у них полдеревни было Кольцовых. А вот Марионелла была она одна! Мать рассказывала, что отец, когда ухаживал, водил ее в городе в музыкальный театр, смотреть «Фиалку Монмартра». Спектакль матери очень понравился, особенно главная героиня — не какая-нибудь там герцогиня или принцесса, а совсем простая девчонка. Ну парижская, ну и что? Отец, тогда еще жених, сказал, что она на нее, на мать то есть, похожа. В программке (хранившейся потом в особой шкатулке среди главных семейных драгоценностей) сообщалось: Виолетта — Марионелла Брют. Псевдоним, конечно. Но звучало красиво. И народившуюся в положенный срок дочку назвали Марионеллой. Отца потом убили, конечно — в их деревню с войны вернулся только конюх Михалыч, и то без ноги. Марионелле с матерью еще полегче, чем многим, было: у них была коза — не корова, конечно, но коров на всю деревню три штуки сохранилось, остальных съели — а их тощая Злыдня на мясо не годилась, зато доилась хоть скудно, но исправно. Но Марионелла и желуди на муку собирала, и лепешки из лебеды пекла…

Ай, ладно, чего вспоминать! Имя как будто обещало ей другую жизнь — где в зале с золотыми светильниками и хрустальными люстрами сидят нарядные люди, где на сцене поют так, что сердце замирает, а из ямы перед сценой торчит дядька в черном пиджачке с хвостами и белоснежной рубахе и машет перед собой палочкой! И ведь не обмануло, имя-то!

И в музыкальное училище она поступила — деревенская девчонка! — и в городе прижилась, и на сцену попала, и на афишах ее крупными буквами печатали, не то что всяких «и др».

Фамилия Кольцова для афиш, разумеется, не годилась вовсе. Кольцова, пфуй! Вот Шмыге повезло с фамилией. Зато Марионелле — с именем. Хотя ей, чего уж там, до великой Татьяны Ивановны было далеко. Что ж, не всем быть всемирно известными. В оперетте хватает и звезд рангом и сиянием поменьше, но ведь и они тоже — звезды. И Марионелла в свое время тоже… блистала. Пусть не на самых главных сценах, но ведь — блистала же! И Виолетту в «Фиалке Монмартра» пела — Карамболина, Карамболетта, у ног твоих лежит блистательный Париж! И гастролировала не только по стране — везде побывала, и в Берлине, и в Праге, и в далеком странном Токио, и главное — в том самом Париже!

— Боже, какими мы были наивными! — пропела она почти в полный голос строку все из того же романса. — Как же мы молоды были тогда! — и оглянулась: не косится ли кто на «сумасшедшую старуху»?

Но коситься было некому, парк по утреннему времени был пуст. Ни мамочек с колясками, ни парочек влюбленных, ни бегунов. И даже если бы кто-то и встретился! Она, хоть и сумасшедшая — подумаешь! в театре других не бывает — какая же она старуха? Ну седина — погуще, чем у Монморанси — это да. Но седина — это даже пикантно. Лицо до сих пор вполне свежее, в магазинах нередко пенсионное удостоверение требуют, чтобы подтвердить право на скидки. Не выглядит она пенсионеркой, вот не выглядит, и все тут. Про фигуру и говорить нечего: легкая, стройная, подвижная. Спасибо оперетте! Это вам не опера, где был бы голос, а там хоть до размеров беременного кита толстей, никто и взгляда косого в твою сторону не кинет. В оперетте, знаете ли, еще и выглядеть надо, и двигаться. Сил этот жанр забирает ого-го сколько, зато и воздается ведь сторицей1 Танцы, всю жизнь — танцы. Они куда лучше любой гимнастики: и фигуру сохраняют, и гибкость, и легкость. Так что какая же она старуха? Канкан, пожалуй, уже не по силам, то есть ногу-то выше головы вскинуть она еще вполне может, но разве что без зрителей, ибо — ну не то, не то. А в остальном — что угодно. Хоть венский вальс, хоть танго с самыми рискованными поворотами и па.

Оглянувшись еще раз, Марионелла изобразила изящный пируэт. Монморанси, воспользовавшись моментом, выдернул из ее руки поводок и поскакал в соседнюю аллейку.

— Куда? Вернись, негодник!

Марионелла устремилась следом за непослушным питомцем.