— Так давай её сюда! В тепло! — старшина внезапно пришел в себя, но, по незнанию, сморозил явную глупость.

— Нельзя, надо укутать потеплей и дать горячее питьё, чтобы отогревалась изнутри.

— Так может, в госпиталь?

— Там сейчас раненых много, могут, не глядя, раздеть, да в тепло положить, а потом руки отрезать придется. Сами отогреем! Ты бы лучше чайник или другую посудину нашел, чтобы ей сладкого горячего чая сделать.

— Да я сейчас в кружке снег растоплю и сделаю, сахар у меня есть! На вот, шинель мою возьми, я тут и в одном ватнике не замерзну.

Взяв шинель, я положил её под Горбушкину, потом снял с себя балаклаву и надел на неё, а сверху свою кроличью ушанку, завязав шнурки под подбородком. Тем временем появился Пашкин и принес пять шинелей. Мы вместе укутали девушку, закрепив кокон из шинелей ремнями.

Когда мы закончили её укутывать, старшина принес кружку с горячим чаем. Отхлебнув, я поставил кружку остывать в снег — слишком горячо. Повернувшись к Горбушкиной, я увидел, что та открыла глаза.

— Лежите, товарищ капитан, у Вас обморожение, сейчас горячего дам.

Девушка молча поводила вокруг глазами и сфокусировала взгляд на мне. Тем временем чай уже достаточно остыл и я приподняв голову Горбушкиной, которая так и продолжала смотреть мне в лицо, задрал балаклаву и поднес кружку к её губам.

— Пейте, товарищ капитан, маленькими глотками.

Та неспеша стала пить чай. После того, как она опустошила кружку, я вновь натянул ей на лицо балаклаву и кликнул бойцов:

— Пашкин, Федоров! Там, если я не ошибаюсь, в дальнем доме первого взвода окна уцелели, несите её туда. Прогреваться она должна своим внутренним теплом, поэтому в доме должно быть прохладно, но не холодно. Через полчаса ещё дать горячего чаю, но не кипятка. Когда размораживание пойдет, ей будет больно, надо будет потерпеть. Найдите санитаров, объясните всё им и пусть за ней ухаживают. Потом ко мне!

— Есть! — хором ответили бойцы и принялись за дело. Изготовив из лыж и веревки некое подобие носилок, они положили туда Горбушкину и понесли в дальний конец улицы.

Разобравшись с этим вопросом, я подсел к старшине, который снова задумчиво смотрел в огонь.

— Товарищ старшина, получается, ты старший. Горбушкина сейчас не в состоянии руководить.

— Получается так, — охотно согласился Калинин, не отводя взгляда от огня, — А поэтому, комот Ковалев, слушай мой приказ: организовать наблюдение за противником, организовать отдых и питание личного состава и подготовить рапорт о сегодняшних боевых действиях, я подпишу.

Вот жучара! Я, значит, вертись, а он будет смотреть кино под названием "Горящий дом"! Нашел, пся крев, мальчика для поручений!

— Тащ старшина, а Вам не кажется, что слишком много поручений для комота, не имеющего командного опыта? — задал я вопрос задушевным тоном, надеясь хоть с каких-то поручений соскочить.

— Да не, нормально! И, Ковалёв, не забывайте, что Вы в армии, а здесь приказы командира исполняются, а не обсуждаются!

Твою ж мать! Мысленно ругнувшись, я уже собрался идти выполнять приказ, но тут появились Краснов и Касумов, за которыми плелись ещё шестеро бойцов. Нет, приглядевшись, я понял, что ошибся — пятеро бойцов и один комот — командир отделения из четвертого взвода. Порывшись в памяти, я вспомнил его фамилию и вернулся к Петровичу: