— Ах, милый… — после этих слов её рука безжизненно упала на пол, а глаза закрылись. Вот же её коротнуло!

Оставив девушку в покое, я принялся за дело — нужно было собрать всё, что могло пригодиться партизанскому отряду, а пригодиться могло всё. Найдя в прихожей пустые мешки из-под картошки, я в первый запихнул солдатские ранцы, не проверяя содержимого, потом снял с немцев форму, попутно механически очищая от дерьма и сложил её во второй. При этом я один комплект отложил для Оленьки — самый щуплый фриц меня порадовал тем, что умер, не обделавшись. А военная форма гораздо лучше подходит для передвижения по лесу, чем та женская одежда, которую девушка купила на рынке. К тому моменту, когда я сложил второй мешок, девушка уже пришла в себя и сидела на полу, глядя на меня влюбленным взглядом.

— На, одень это, — я протянул ей комплект формы и занялся комплектацией третьего мешка, в который пошли элементы амуниции и боеприпасы, которых, к слову сказать, было не так, чтобы очень много — по четыре обоймы на карабин и по три магазина на автомат.

Девушка не стала артачиться и быстро натянула на себя обмундирование, которое висело на ней как на вешалке, но двигаться было вполне удобно. Собрав мешки, я попробовал их поднять и понял, что переоценил себя. Даже если учесть, что небольшую часть поклажи можно навьючить на девушку, всё-равно эту тяжесть не унести — поднять и пройти с этим грузом десяток метров я, пожалуй, смогу, но трофеи надо будет тащить на себе около двух километров до места встречи с группой, там-то я бойцов навьючу, но до них надо ещё донести. Поэтому я сказал Оленьке, чтобы она стаскивала трупы и бросала их в погреб, а следы крови замыла. Сам же я взялся за сортировку трофеев. Сердце обливалось слезами, но многое пришлось оставить — большую часть амуниции, фляжки, котелки, два наиболее испорченных комплекта формы и три карабина, насчет которых жаба душила меня наиболее остро. Но надо брать ношу по силам. Когда мы с основными делами закончили, я протянул Оленьке ремень с кобурой и пистолет:

— На, это твой честный трофей с унтера. Польский, но вполне приличный. Смотри — вот предохранитель, вот так взводится. Остальное позже покажу.

— Спасибо! — девушка быстро подпоясалась и убрала пистолет в кобуру, — Меня отец учил стрелять из нагана и из ТТ.

— Ну значит разберешься! Вот у него ещё нож был в сапоге, старше тебя, в семнадцатом году выкован, но ещё послужит, ну и часы теперь тоже твои.

Закончив с подарками, мы выбросили полные мешки из ближайшего к лесу окна, потом вышли из дома на крыльцо, где я запер дверь на висячий замок, обнаруженный в прихожей и, пройдя через ворота, мы обошли дом, нагрузились поклажей и углубились в лес. Пройдя пару сотен метров, я приметил удобное место для минирования и поставил три растяжки.

Лимонок у меня не было, а немецкие колотушки, к слову сказать, для минирования практически непригодны, так как их необходимо закреплять на высоте не менее трех метров, чтобы после разрыва удерживающей нити, при падении гранаты, мог воспламениться терочный запал, но при этом надо учитывать, что падение колотушки будет сразу видно, замедлитель горит долго (как его переделать я не знал, а разбираться времени не было), поэтому все потенциальные жертвы успеют разбежаться и залечь. Но мне в первую очередь был необходим сигнальный эффект, чтобы знать, что враг уже идет по следу. После установки растяжек я посыпал наши следы нюхательным табаком, найденным у одного из солдат и мы продолжили путь, но уже через полкилометра я решил сделать привал — уж очень тяжела поклажа.

Усевшись под елью и прислонившись к стволу, мы некоторое время устало молчали, но вскоре, отдышавшись, я спросил девушку:

— Расскажи, что с тобой произошло?

Ольга вопросительно посмотрела на меня:

— Ты о чём?

— Не может обычная девушка, вчерашняя школьница так спокойно резать людей. И ведь тебя нисколько не мутило, как будто ты уже убивала раньше.

— Это не люди… — она сделала паузу, собираясь с духом, и через минуту продолжила, — Когда началась война, батальон отца подняли по тревоге и больше я его не видела. А мама раньше работала медсестрой в детской поликлинике, но в конце июня её попросили перейти в госпиталь. Братика мы со знакомыми отправили к бабушке в Брянск, а я бежать отказалась, хоть мама и просила. Хотелось хоть что-то сделать для помощи нашей армии, да и я была уверена, что фашисты до Осиповичей не дойдут. Поэтому осталась здесь и работала в том же госпитале, что и мама, санитаркой без оформления и бесплатно. Раненых с каждым днем поступало всё больше, поэтому трудиться приходилось практически круглосуточно. Поэтому я и не боюсь вида крови и мертвых — насмотрелась там… Потом немцы взяли Минск и стало ясно, что наши город не удержат… — она сделала короткую паузу, вытерла выступившие слёзы и продолжила, — Мы уезжали с последним санитарным эшелоном, когда бои шли уже на подступах к городу, поезд шел ночью, чтобы не попасть под бомбежку, но это не помогло… Мама сказала, чтобы я помогла бойцу, раненному в ногу, и мы с ним успели отойти от вагона… — Ольга стала говорить коротким фразами, бессвязно и делая паузы, — он закрыл меня свои телом… ревела всю ночь… утром хотела найти маму… надо было запоминать все родинки, это бы помогло… нашла руку тёти Светы, там колечко было такое… хоть бы пальчик найти… кусков много разных, но как узнать?… Там ведь много кто в белых халатах… день там провела… появились немцы… пешком вернулась в город, в нашу квартиру… два дня лежала и плакала… пришел Ваня… ещё в школе за мной бегал… Сказал… немцы ищут коммунистов, командиров… родственников тоже… Забрал к себе… было одиноко и страшно… он хотел… я думала будет легче… но когда поняла что не люблю, не могла оттолкнуть… он столько сделал… любит… наверное… идти некуда… а в груди всё-равно как огнем жжет… поняла, надо убить немца… думала, станет легче… уговорила Ваню… — глубоко вздохнув, девушка закончила свою нечленораздельную, но в целом понятную исповедь.

Н-да, а я-то, поначалу, думал что это Ваня инициатор охоты и позднее его получится завербовать. Но при таком раскладе это маловероятно. Жаль. Ну да ладно, придумаем что-нибудь. Отбросив в сторону размышления о военных планах, я спросил у Оленьки:

— Ну как, стало легче?

— Да, — девушка уверенно кивнула, — я была как в сером тумане с постоянной жгучей болью в душе, а сейчас всё прошло и я снова вижу, что небо голубое, листья зеленые и жить хочется, но это не потому, что немцев убила.

Оленька развернулась и сев верхом на мои вытянутые ноги, нежно заглянула мне в глаза и чувственно прошептав: «Это ты мне вернул жизнь!» — прильнула к моим губам. Я сперва ответил ей, но разум победил и после продолжительного поцелуя я смог оторвать девушку от себя:

— Надо идти милая, мы всё-таки на войне.