Судя по показаниям приборов, скорость «Супер-констеллейшн» сейчас была около 220 узлов, но Хансен готов был биться об заклад, что, когда они попали в воздушную струю, относительно Земли она стала где-то узлов 270.

В этом и состояла одна из дьявольских трудностей его работы: показания приборов были не точны, а вниз смотреть не имело никакого смысла, так как даже если бы и появился просвет в облаках — а он никогда не появлялся — кроме ровной поверхности океана ничего увидеть было нельзя.

Внезапно самолет, как камень, провалился в воздушную яму, и Хансену пришлось активно заработать рычагами, следя, как ползет вверх стрелка альтиметра. Когда самолет был почти на прежней высоте, шквал налетел снизу, и опять пришлось активно работать, чтобы не быть выброшенным за пределы исследуемого пространства.

Через переднее стекло он увидел надвигающуюся стену ливня, освещаемую голубым светом молний. Он бросил взгляд назад, и в глаза ему блеснула яркая и ветвистая, словно дерево, вспышка, прилепившаяся к кончику крыла. Он понял, что молния ударила в самолет, но в воздухе это не имело значения. В металле появится небольшая дырочка, которую заделает на земле команда техников, — вот и все. Кроме того, теперь и самолет, и его содержимое получили высоковольтный заряд электричества, который нужно будет как-то снять при посадке.

Осторожно он подал машину вглубь бури, выдерживая курс по спирали и стремясь найти более быстрый воздушный поток. Молнии теперь били почти постоянно, но треск разрядов поглощался шумом работающих моторов. Он включил ларингофон и прокричал бортинженеру:

— Микер, все в порядке?

После большой паузы Микер ответил:

— Все… на… то, — слова почти утонули в разрядах статического электричества.

— Так держать! — вновь прокричал Хансен и решил заняться кое-какими подсчетами. Судя по фотографии со спутника, диаметр циклона должен был быть примерно 300 миль, что давало размер окружности около 950 миль. Чтобы добраться до юго-восточного квадранта, где ветры были не такими сильными и где было менее опасно повернуть к центру, надо было пролететь еще, скажем, двести тридцать миль. Спидометр на самолете сейчас был бесполезен, но по своему опыту Хансен знал, что скорость относительно Земли должна сейчас составлять чуть больше 300 узлов, то есть где-то 350 миль в час. Они находились в циклоне уже полчаса, значит, до поворота осталось еще полчаса.

Лоб его покрылся испариной.

Уайетта трясло и мотало в инструментальном отсеке, и он чувствовал, что набил синяки и шишки. Огоньки приборов мигали и вспыхивали, когда очередная молния ударяла в самолет, и Уайетт уповал на то, что перегрузка электроцепей все же не выведет приборы из строя.

Он посмотрел на своих помощников. Смит сгорбился в кресле и умело нырял в стороны, когда самолет сильно накренялся. Время от времени он поворачивал какие-то ручки. С ним было все в порядке.

Яблонски явно чувствовал себя плохо. Лицо его приняло зеленоватый оттенок, и когда Уайетт бросил взгляд в его сторону, он отвернулся, и его вывернуло наизнанку. Правда, он довольно скоро пришел в себя и принялся за работу. Уайетт улыбнулся.

Взглянув на часы, он начал размышлять. Когда они повернут к центру урагана, им надо будет пролететь немногим более ста миль, чтобы оказаться в его «зрачке», таинственном островке спокойствия среди бушующего воздушного океана. Сначала их встретят там перехлестывающиеся потоки ветров разных направлений, и начнется приличная тряска — Уайетт положил на это минут сорок пять, — но затем можно будет перевести дыхание и осмотреться, прежде чем вновь ввязаться в драку. Хансен в течение пятнадцати минут будет кружить в этой чудесной тишине, а Уайетт займется измерениями. Все они будут потирать ушибленные места и настраивать себя на обратный полет.

С момента поворота к центру заработают все приборы, регистрируя воздушное давление, влажность, температуру и прочие компоненты самых сильных ветров на Земле. Кроме того, с самолета будет сброшено то, что Уайетт называет «бомбовым грузом» — блоки сложнейших, замечательных приборов. Некоторые из них прежде, чем упасть, будут путешествовать в воздушных струях, другие сразу полетят вниз и будут плавать по поверхности потревоженного ураганом моря, а иные нырнут на определенную глубину. И все они будут посылать радиосигналы, которые должны регистрироваться аппаратурой на борту. Уайетт поудобнее устроился в кресле и, используя ларингофоны, соединенные с небольшим магнитофоном, стал наговаривать на пленку свои наблюдения.

Полчаса спустя Хансен повернул к центру урагана, о чем предупредил Уайетта звонком. Угол ветровой атаки на самолет изменился, и это чувствовалось сразу. Возникли новые звуки, усилившие и без того невообразимую какофонию, рычаги управления повели себя по-другому. «Констеллейшн» стал хуже управляемым, попав в перекрестье ветров, мчавшихся, как летчик прекрасно знал, со скоростью миль 130 в час; самолет постоянно проваливался, кренился, и у Хансена, вынужденного без устали работать рычагами, скоро заболели руки. Гирокомпас давно вышел из строя, а катушка магнитного компаса бешено вертелась в своем кожухе.

Уайетт и его команда были погружены в работу. Оглушенные убийственным ревом, измученные жуткой тряской, они все же находили в себе силы делать то, что нужно. Капсулы с приборами выбрасывались строго по графику и сразу же начинали подавать сигналы, они записывались на тридцать две дюймовых ленты, над которыми колдовали Смит и Яблонски. В перерывах между сбросами капсул Уайетт продолжал диктовать в свой микрофон, он знал: то, что он говорит, очень субъективно и не может быть использовано в качестве научных данных, но он любил позже сравнивать эти записи с цифровыми показаниями приборов.

Внезапно шум и тряска прекратились, и Уайетт почувствовал облегчение, — они добрались до «зрачка» урагана. Самолет прекратило качать, и он словно заскользил по воздуху, и после рева бури звук работающих моторов показался чем-то невероятно тихим и мирным. Уайетт с трудом отстегнул ремни и спросил:

— Ну, как дела?

Смит помахал рукой.