Поставив на пол, захлопнул за нами дверь в кабинет (оставив в нем Людоедочку одну), и развернул к себе лицом.
— Вы с ума сошли! — прошипел грозно в лоб, понизив голос до шепота, сверкая льдистыми глазищами. — Еще секунда, и всё выболтали бы!
— Ну и пусть! Пусть знает, что ее раскусили! Я не понимаю, Андрей Игоревич, почему вы молчите? Почему мне не верите?!
— Вопрос не в вере, а в том, что вы меня не слышите! Я же сказал, что сам со всем разберусь! Идите домой, Петухова, пока дел не наворотили! Выбросьте всю чушь из головы и спите спокойно! Я мужчина, а не сосунок, мне не нужна ваша опека. И лучше исчезните с горизонта в ближайшие пять минут, иначе…
— Что иначе? — глаза защипали слёзы обиды, а к горлу подступил ком. Ненавижу несправедливость!
— Иначе будете сидеть у меня под столом всю ночь!
Я стояла, смотрела на своего шефа, а губы дрожали…
— Ну, что еще, Дарья?
— Почему вы ей не сказали? Пригожевой.
— Что я должен был ей сказать?
— Что между нами ничего не было, конечно же!
Глаза на меня смотрели пристальные и сердитые.
— Петухова, я смотрю, вы от скромности не умрете. А почему я должен ей что-то говорить?
— Но ведь она подумала, что мы… что вы и я… что у нас с вами…
— Как интересно. Продолжайте, внимательно слушаю.
Но я замялась. Одно дело подумать — в мыслях всё кажется ясным, как на ладони. И другое дело — произнести то, что понятно без слов, вслух. А Воронов словно моей заминки и ждал. Поторопил нетерпеливо:
— Ну же, приоткройте свою фантазию, потому что мне на ум ничего не приходит. Кроме того, что вы там собирали бумаги. Ведь это и раньше входило в ваши обязанности, при моем деде? Следить за документами?
Если я и была красная от возмущения и от всего произошедшего, то сейчас побледнела.
Мне внезапно захотелось врезать Воронову пощечину. Крепкую, такую, чтобы в ухе зазвенело. Чтобы смог почувствовать тот же обжигающий стыд от его слов, что и я.