– Аргентина ещё, – продолжил он, сцепив добела кисти, – эти на государственном уровне. Латиноамериканские кланы, но там вовсе уж пёстро всё.

– На континент влезть хотят?

– Угу. Торговля, концессии.

Я хмыкнул с сомнением, на што Мишка только плечами пожал.

– Вильгельма сюда же, – вздохнул брат, – и дядя Фима божится, што такого он ни разу не предвидел! И знаешь? Я ему верю! Германский протекторат в рамках Южно-Африканского Союза, это знаешь ли…

– Психиатром надо быть, такое вот предвидеть, – согласился я, – хотя и удачно вышло для жидов.

– Не скажи, – протянул Мишка, – государство у них вроде как и появилось, но именно што «вроде как». Не «милостью Божией[2]», а невнятный протекторат в составе Союза. Этакая эквилибристика на одной жопе промеж двух стульев. Территория то ли есть, а то и нет, и будет ли вообще полноценная страна, а не непонятное нечто, неизвестно. А отношения с Британией испорчены напрочь уже сейчас, да и не только с ней. Ни торговли, ни… как бы промышленной блокады для жидов не вышло, так-то. Ну и нас вместе с ними зацепить может.

– В таком разрезе да, – соглашаюсь с ним, – но… как же не хочется!

– А мне? – Мишка усмехнулся вовсе уж блекло, – Просто иначе – всё это зря! Все смерти, всё… всё зря, Егор. Либо так, на живую нитку в государство с бурами и «паровозиком Вилли» в пристяжку, да губы в улыбке растягивать и в дружбе клясться, либо никак. Так вот, брат.

Выдохнув, я хотел было…

… но посмотрел на Мишку и смолчал.

– Женюсь я, – неожиданно сказал он, кусая губу и глядя через меня стеклянно, с дурацкой, будто приклеенной улыбочкой.

– Совсем всё плохо?

– Да нет, – с той же неестественной улыбочкой отозвался брат, – девка как девка, из старой бурской семьи. Молодая, пригожая вполне. Не порченная. Так просто… не думал никогда, што вот этак придётся.

– Династический брак, н-да уж… А ты у нас отец-основатель выходишь?

– Угум. Один из, – прозвучало безо всякой усмешки.

– А я, выходит… – и тут ажно холодок по спине, и такая забронзовелость кладбищенская за спиной встала! Представились внезапно пафосные строчки в учебниках, гипсовые бюстики и историки, защищающие диссертацию на моих к Фире письмах, да всякого рода личных вещах.

Не штобы даже… хм, против. А так просто, будто я уже… и холодом могильным. А потом и ничего, отпустило.

– В делегации, значит, – протянул я, собираясь с решимостью и сам себя уговаривая.

– Угум.