… летадла приземлилась, скозлив немного на посадке, и Санька, изрядно прикусив язык, выбросил из головы все мысли, кроме единственной.
«– Да твою же мать…» – заезженной пластинкой вертелось у него в черепной коробке, и пожалуй, это была пусть и не самая литературная, но удивительно ёмкая фраза применительно к сложившейся ситуации.
Глава 8
Эстетствующие называют порой Бельвиль «неумытым Парижем», но мне этот рабочий квартал стократ милей аристократического Сен-Жерменского предместья или богемных улочек Монмартра. Я шёл по нему, заново знакомясь и испытывая странные чувства ностальгии и почему-то – ревности. Здесь и сейчас это очень французский район, и мне остро не хватает польских мясных лавок, кошерных магазинов и вывесок разом на армянском и французском. Такой знакомый и такой…
… чужой. Не хуже! Нет этнической пестроты и духа космополитизма, но есть дух Франции. Парижа. Рабочего предместья, которое в дни Парижской коммуны сражалось за свои убеждения так неистово, что от пятидесяти тысяч его жителей осталось тридцать!
Они последними сдались под натиском версальцев, и наверное, именно поэтому Бельвиль пусть и рабочий квартал, но никак не трущобы! Небогато живут. Местами, чего и греха таить, действительно «неумыто». Иногда – бедно.
Но нет откровенной нищеты, безнадёги, голода в глазах. Сытые. Не всегда – вкусно, но я за всё время не встретил ни одного ребёнка с рахитом, и ни одного – просящего милостыню.
За это они и сражались, и готовы, если надо, вновь выйти на баррикады. Знают об этом сами рабочие, знают и власти. И считаются… вынуждены считаться!
– Месье! Месье капитан! – остролицая, веснушчатая физиономия мальчишки искрится такой радостью от встречи, что невольно улыбаюсь в ответ, приподняв шляпу. Менее чем через минуты меня уже окружили, загалдели, потащили к мастерской старого Мишеля.
Жму руку Ренару, затем какую-то тонкую и кажется, девчоночью лапку, а потом и всем желающим.
– Месье… – издали улыбается владелец мастерской, распушая усы. В голове нескрываемое облегчение, будто даже и не верил, что приду. Уперевшись руками в костлявые коленки, он поднял себя с табуретки и заспешил навстречу, демонстрируя репортёрам и соседям наше знакомство.
Жму руку так, будто нас фотографируют, даже замираю машинально для позирования. И откуда только взялось…
– Арман Легран, «Фигаро» – энергически трясёт мне руку подскочивший немолодой костлявый тип с кошачьими усиками на физиономии, весьм бесцеремонно оттеснив Мишеля, – очень рад знакомству! Признаться, сложно было поверить, но я сказал себе – какого чорта, Арман! Этот молодой, но талантливый юноша успел показать себя человеком, не склонным к тривиальным решениям! И вот я здесь…
– Месье… – он чуточку умерил напор и перестал наконец трясти руку, пристально вглядываясь в глаза, – вы и правда хотите сделать кинетическую скульптуру прямо… вот так? Шарман!
– Верно, – перехватил я наконец инициативу, – и вы даже сможете поучаствовать в её создании.
– Гхм… Готфрид Беккер, «Берлинер тагеблат», – рука сухая, с характерными мозолями от эфеса, поводьев и гимнастической перекладины. Да и сам подтянутый немолодой пруссак производит приятное впечатление, а не выглядит воплощением всех пороков, как его французский рыбоглазый коллега.
Конечно, впечатление может быть и обманчивое, но кажется на первый взгляд, что Арман откуда-то из…
«– Третьего состава» – любезно откликнулось подсознание.
Весьма вероятно! Такой себе… французский аналог бутербродного репортёра, пишущего всё больше мелкие заметки.
– Аарон Франкель, «Гацефира[17]» – деловито представился молодой мужчина, в котором даже я не опознал представителя жидовского племени. Образцовый такой поляк или литвин, без пейсов и кипы, да и руки тоже вполне себе мозолистые, рабочие. Держится несколько напряжённо, будто ожидая подвоха.