Будь то критический разум Канта или преобразующая (плавильная) энергетика культуры либо в более институциональном смысле – философский факультет Шлейермахера и Фихте – в любом случае это не «ставшие» метафизические объекты, а своего рода «машины мышления», результаты работы которых не детерминированы самим фактом их наличия, а связаны с субъективностью их использования. Харизматический «мыслитель-романтик-поэт» – еще одна важная составляющая Берлинского проекта, указывающая уже не только на картину идеального мироустройства, но и на антропологический идеал этого Университета.

Характер использования этих «машин», во-первых, субъективен, хотя и подчиняется нормативности ремесла мышления, а во-вторых, или, точнее, следовательно, может вести к разным результатам, то есть к разным представлениям о мироустройстве, которые тоже в свою очередь становятся предметом сомнения и критики. Или чуть иначе: характер использования разума и нормативен, и субъективен, и в этой своей непредсказуемости указывает на бесконечность (трансцендентность) мышления. А в той мере, в которой каждый акт мышления уникален, он также и частичен и, следовательно, предлагает перспективу следующего акта критического суждения.

Метафизическая картина (картина мира, данная высшим авторитетом и подлежащая комментированию и познанию) уступает место онтологическому представлению о разуме, который, конечно же, удостоверяет существование (cogito ergo sum), но и мыслит сам себя, а потому одновременно существует как объект исследования, но до конца не постижим (бесконечен).

Любая же структура устоявшегося «метафизического» знания – будь то «свободные искусства и науки» под патронажем теодицеи, или прагматическая дисциплинарность Просвещения, или даже «священные» каноны и откровения – является, таким образом, объектом «окультуривания» – в смысле критического сомнения и «уместного» преобразования со стороны познающего разума. Это относится не только к знанию «готовому», но и к знанию «творимому» (исследование как акт творения и образование как пре-образование). Такая кардинальная смена регистра делает «ставшую» метафизическую картину текучей и изменчивой, то есть собственно предметом исследования, в отличие от комментирования канонического знания в период Средневековья или эмпирической фиксации и последовательного накопления опытного знания в эпоху Просвещения.

Проект Берлинского университета, таким образом, имеет не только идеально-утопический, но и, выражаясь языком сегодняшнего дня, сценарный характер. Исторически обусловленные идеи разума и культуры в рамках философского факультета мыслятся авторами не как метафизические объекты, а как своего рода условие и метод интеграции знания и научного поиска. Равно и материальные эффекты (научные результаты) их присутствия в конструкции реформированного Университета также не предзаданы в ставшей (метафизической) форме. Ни один научный продукт (знание) не является конечным и становится только этапом, подлежащим переосмыслению при дальнейшем развитии науки.

Такая «открытость истории» и подчеркнутая способность интегрировать и осваивать разного рода социально-исторические контексты и разные сферы знаний[48] являются своего рода визитной карточкой успешных университетских реформ на протяжении последующих двух столетий, а с точки зрения внутренних процессов Университета, то есть существующих в нем образовательных и исследовательских стратегий, задают их специфический облик. Так, понятие «образование» будет решительным образом отличаться от «обучения», поскольку предполагает не только трансляцию и профессиональную подготовку, но совместное производство знания и его критическое осмысление в диалоговых и полилоговых формах. А исследование (в идеале) есть один из методов производства такого знания. Связка образование-исследование является ключевой для понятия Bildung, обозначающего, по сути, культуру мышления, коммуникации и совместного действия. Нормативность этой культуры задает, в свою очередь, конструктивные особенности институции: ее структуру, формальные и неформальные связи и иерархии, отношения с внешними агентами, в том числе и академические свободы.

Чувствительность к историческому материалу (окружению), определившая особое место гуманитарных наук, с одной стороны, и «открытый», непредзаданный характер основных процессов университетской деятельности: образования, исследования, коммуникации – с другой, и определяют гуманитарную, в самом широком смысле, природу (идеального) Университета до настоящего времени.

В целом, повторюсь, «прототипичная» реформа немецкого Университета на рубеже XVIII–XIX веков достаточно подробно описана как в академических, так и в популярных источниках. Но при всем многообразии подходов и описаний важно подчеркнуть одну, может быть, самую главную ее особенность, которая обнаруживается и в других версиях университетских реформ – пусть и не имеющих столь долгосрочных последствий. Несмотря на радикальное изменение концептуальных, институциональных, дидактико-педагогических и иных элементов предыдущей эпохи, новая форма (ре-форма) сохраняет в своей структуре то, что может быть названо пространством идеального. Более точная формулировка, наверное, это «пространство для идеального».

Уточнение это немаловажно в связи с гумбольдтовским Университетом – в том смысле, что идеальное (должное, но не существующее) ядро средневекового Университета и его последующих версий вплоть до XVIII века заполнено по определению. Идеальная картина мира или, по крайней мере, ее основная конструкция уже дана извне и акцептирована в связке церковь-университет[49], а потому различения «пространства для» и наполняющей его морфологии не происходит и происходить не может. Мир идеален, но и неподвижен.

Я уже приводил пример визуализации пространства идеального знания на фреске из капеллы («студиорума») доминиканской обители Святой Марии Новеллы во Флоренции, с изображением триумфа Фомы[50]. Свой уже поэтический вариант устоявшейся картины мудрости и знания, ее идеального пространства предлагает Данте в «Божественной комедии» (ил. 2).

Ил. 2. Филипп Фейт. Фреска в зале Данте в Казино Массимо в Риме

Комментарий к ил. 2. На четвертом небе (Солнце), в обители ученых, Данте встречает Фому Аквинского, который представляет ему круг мудрецов. Они образуют два круга («хоровода»). 1-й круг – доминиканский (ratio – рациональность) и 2-й – францисканский (revelatio – откровение). Такое базовое различение прослеживается в дискуссиях номиналистов и реалистов, расхождении (XIV век) Via Antiqua и Via Moderna, противопоставлении Аристотеля и Платона, «войне книг» XV века и в конечном счете особым образом отразится на событиях Реформации XVI века.

Итак, в 1-м круге сам Фома, Альберт Великий, Боэций, Беда Достопочтенный и др. Во 2-м круге Бонавентура (автор классического жития святого Франциска), Августин, Иоанн Златоуст и др.

Данте описывает этот «хоровод» как совершенную гармонию (идеальное):

И как часы зовут нас в час рассвета,Когда невеста божья, встав, поетПеснь утра жениху и ждет привета,И зубчик гонит зубчик и ведет,И нежный звон «тинь-тинь» – такой блаженный,Что дух наш полн любви, как спелый плод, —Так предо мною хоровод священныйВновь двинулся, и каждый голос в ладЗвучал другим, такой неизреченныйКак может быть лишь в вечности услад (139–148)[51].

Идеальное пространство, место, где обитает картина мира, символически или в своем «натуральном» виде, может быть организовано различным образом, однако в любой версии Университета – в соответствии с понятием – такое пространство должно быть.

Форма с тем же центральным ядром, «замковым камнем», предложенная Берлинским университетом, а по сути метод мышления, отработанный в рамках немецкой классической философии, предполагает особый тип незаполненного пространства (с метками «разум», «культура», «наука» и пр.), наполнение которого, конечно, предполагается, но не предзадано и не детерминировано извне. То есть система не завершена, она открыта к бесконечному продолжению. В этом смысле важное для проекта представление о науке и научной культуре как модели социальных норм и отношений связано не с конкретной наукой (дисциплиной), а с универсальным научным методом (мышлением), позволяющим произвести универсализацию знания – в рамках единого целого (картины мира).

Примечательно, что практически в то же самое время, что и гумбольдтовская реформа, вокруг 1810 года, в Великобритании проходит дискуссия, в которую провост колледжа Ориэль Оксфордского университета Эдвард Коплстон был вынужден вступить после критики Оксбриджской системы, изложенной в нескольких номерах «Эдинбургского обозрения» – журнала, который был рупором шотландских университетов, отстаивавших приоритет профессиональной подготовки и утилитарной полезности. Коплстон, сторонник либерального образования, характеризует его содержание не в категориях приобретенного (конечного) знания и навыков, а через позицию (пространство), которую субъект занимает по отношению к собственному знанию, перекликаясь тем самым с тезисом о критическом мышлении, который в это же время обсуждается создателями Берлинского университета. В еще более отчетливой форме идея «пространства для» и вариативности его наполнения, характерная для либерального образования, прозвучала в «Идее университета» Джона Ньюмена (лекции прочитаны в 1850-х, а сама книга увидела свет в 1870-х). «Идея университета», фактически апология Оксбриджа, до сих пор активно обсуждается историками и теоретиками образования и науки.

Открытость формирующейся системы существенным образом будет влиять и на дальнейшие версии университетских реформ, а равно и на алгоритм основных видов деятельности внутри Университета: образование и исследование.

Может возникнуть вопрос о том, какой смысл и значение могут иметь эти исторические сюжеты в практической деятельности научно-образовательного учреждения, тем более такого небольшого, как Шанинка. Но дело в том, что в своей работе мы пытались хотя бы издали приблизиться к возможным точкам синтеза для заполнения этого пространства, которые сводили бы деятельность наших программ в единое целое. Так, в течение нескольких последних лет мы предприняли несколько попыток найти содержательные «стяжки», равно интересные различным дисциплинарным группам, представленным в Шанинке. Был проведен целый ряд семинаров, посвященных выбору тем возможных междисциплинарных исследований, предполагающих коллективное суждение и выходящих за рамки монодисциплинарного анализа. Речь, по сути, шла о накоплении материала и способов обращения с ним, назначение которого – формировать научное и публичное лицо Школы в ее связи с теми проблемными вопросами, которые останутся актуальными и сейчас, и в среднесрочном будущем.

Из примеров таких семинаров, как реализованных, так и оставшихся в планах: