— Нет! — зельевар, не сдержавшись, даже вскочил со своего места. — На это я пойти не могу, слышите? Вы ведь обещали мне…

Так и не договорив, Снейп махнул рукой и стремительно покинул директорский кабинет.

Но Дамблдор был отнюдь не из тех, кто легко отступает, особенно в осуществлении своих грандиозных планов. В этом его настойчивость граничила с упрямством одного длинноухого копытного животного. А уж подкрепленное весьма развитыми способностями к манипулированию, оттачиваемыми десятилетиями…

Снова и снова Альбус возвращался к этой теме в разговорах с Северусом, доказывая, обосновывая, что это единственный из возможных выходов. При этом не настаивая, не принуждая, а подталкивая зельевара к верному, с его точки зрения, решению. Убеждая, что в этом союзе не все так уж фатально, что это, скорее всего, временно.

К чести профессора Северуса Снейпа, он продержался больше трех месяцев, но когда до семнадцатилетия Поттера оставалось совсем немного, все-таки сдался под напором железных аргументов Дамблдора. Но на этом испытания зельевара только начались, а отнюдь не закончились.

Профессор давным-давно зарекомендовал себя, как сурового и жесткого человека, но все равно ему нелегко было выслушивать мнение Орденцев, когда Альбус рассказал им о своем плане. Первой реакцией стал шок, а потом все наперебой принялись разубеждать директора в этой идее. Слушать их доводы вскоре стало просто невыносимо. Как быстро люди, знавшие его не один десяток лет, забывали обо всем том, что он сделал и продолжал делать, о том, что он каждый раз рискует жизнью, отправляясь к Воландеморту. Для них, в первую очередь, оставалось важным то, что на его предплечье по-прежнему находится Темная Метка.

Северус мог бы бросить им все это в лицо, но вместо этого просто встал и ушел, предоставив Дамблдору распинаться перед членами Ордена Феникса. Сам он не видел в этом смысла.

К чести Альбуса, он на следующий день извинился перед зельеваром, и принялся убеждать, что впредь подобного не повторится, на что Снейп лишь кивнул, обронив:

— Не беспокойтесь, Альбус, если я дал слово, то от него не оступлюсь.

Ритуал магического бракосочетания решено было провести в полночь, именно в тот миг, когда Поттер фактически станет совершеннолетним. Местом выбрали все ту же закрытую от постороннего доступа палату в больничном крыле Хогвартса. Поэтому круг допущенных оказался очень узок: Дамблдор, взявший на себя проведение ритуала, Снейп, мадам Помфри, Люпин и Минерва Макгонагал. Рон и Гермиона, как ни упрашивали, все-таки допущены не были. Лишняя, мало контролируемая по молодости лет, магия, могла только помешать.

Гарри Поттер лежал на застеленной кровати, безучастный ко всему происходящему, и более всего сейчас походил на иллюстрацию к сказке о спящей красавице, ну в данном случае красавце, хотя этот момент Снейп нашел бы спорным. По случаю парня переодели из пижамы в обычную одежду, что еще более усиливало сходство. Ну, хоть без семи гномов обошлись, правда это, вроде, уже из другой сказки.

На самом деле это звучало так пафосно: «обряд магического бракосочетания», а на самом деле все выглядело довольно скромно. Никакого полыхания сил, фейерверка волшебства. Он прошел сквозь глубину веков, поэтому его главной составляющей была кровь. В чашу с молоком, символизирующим невинность (хотя главным его свойством в зельях была нейтральность, на которую в обряде и делалась ставка), сначала Снейп добавил свою кровь, сделав надрез на ладони: точно так же, правда, с посторонней помощью, добавили и кровь Гарри. Забрав чашу, Дамблдор начал читать древнее заклятье на латыни, во время которого Северус взял Поттера за руку, чтобы рана соприкоснулась с раной. Через кровь соприкоснулись и их магии, пока осторожно, едва-едва. Голос директора стал громче и размереннее, он явно старался подогнать пик обряда к полуночи, до которой оставались считанные секунды.

Кажется, весь Хогвартс вздрогнул, когда часы пробили полночь, одновременно с этим и прозвучало последнее слово обряда. Дамблдор вернул чашу Снейпу, и тот сделал глоток, потом еще один, пока количество порозовевшего молока не уменьшилось на половину. Вторую часть должен был выпить Гарри, но тут возник вопрос — как? Повисла пауза, Северус переглянулся с Альбусом и избрал наиболее верный и быстрый способ, ведь теперь дорога была каждая секунда. Он просто склонился над Поттером, приподнял ему голову, потом пригубил чашу и передал ее содержимое изо рта в рот. Получился своеобразный поцелуй. Зельевар даже помассировал горло парня, чтобы простимулировать глотание. «Процедуру» пришлось повторить дважды, но вот чаша опустела, и их магическое единение стало полным. Тепло распространялось и от порезанной руки по всему телу, и одновременно от гортани по пищеводу и желудку по внутренностям. Это длилось минуту, максимум две. Потом все прошло.

Сглотнув, Снейп открыл глаза, хотя не помнил, чтобы их закрывал, и убедился в том, что и так чувствовал — все с замиранием сердца уставились на них, словно ожидая, как минимум, возрождения Мерлина.

Медленно проползла секунда, потом еще одна, а чуда все не происходило. Макгонагал тихо всхлипнула в платок, Ремус нервно переглянулся с Дамблдором: что чувствовал сам директор — сложно сказать, да Северус и не собирался гадать. Сам он пристально вгляделся в лицо Поттера, ожидая хоть какой-то реакции. На миг показалось, что у парня дернулась щека, и зельевар прикоснулся к ней, чтобы убедиться. Он даже не подумал, что эта все та же, порезанная рука, и даже удивился кровавым следам на бледной коже.

Впрочем, удивление получилось недолгим, так как произошло то, что отодвинуло его на задний план. Гарри Поттер резко распахнул глаза, но не ярко-зеленые, а непроницаемо-черные, без белков и зрачков, потом зажмурился и выгнулся в сильной судороге, так что Снейпу пришлось прижать парня к кровати, чтобы тот ненароком себе чего не повредил. Гарри снова раскрыл глаза, на этот раз уже самые обычные, зеленые и с ужасом уставился на Северуса, жадно хватая ртом воздух, словно его из воды вытащили.

Зельевар нехотя отпустил Поттера, отпрянув, чтобы дать место Альбусу, который моментально оказался рядом, вопрошая:

— Гарри! Гарри, как ты?

Парень поморщился, словно звук голосов был для него слишком громким или неприятным, и лишь со второй попытки выдавил:

— Где… я?