Это было не совсем чудо. Но, бросив вызов пространству и времени, я переместился из прошлого в будущее, чтобы передать напоминание о самодисциплине.

И знаете, это спасло меня.

Не от работы, конечно, а от самого себя. От того, чтобы сдаться. От отбрасывания той системы и того процесса работы, которые так верно служили мне во всех этих книгах, статьях и электронных письмах.

В одном из лучших фрагментов своих «Размышлений» Марк Аврелий, почти наверняка находясь в глубинах какого-то личного кризиса веры, повторяет себе: «Люби дисциплину, с которой знаком, и пусть она тебя поддерживает»[287].

Именно это и велела делать моя карточка.

И я прислушался.

Я начал приходить в кабинет еще раньше. Раскладывал карточки по небольшим стопкам. Устанавливал связи, нити, по которым мог бы найти ключ, чтобы открыть книгу.

Вместо того чтобы беспокоиться, я использовал спокойный и кроткий свет философии, о котором сам писал. Подолгу гулял, когда застревал. Старался соблюдать распорядок дня. Игнорировал постороннее. Концентрировался. А еще сидел — просто сидел — и размышлял.

Я доверял этому процессу. Любил дисциплину, с которой был знаком. Позволил ей поддерживать меня.

С радостью сказал бы, что вскоре после этого все пошло на лад. Но так не бывает ни в писательстве, ни в жизни. То, что происходило в реальности, было более медленным, более итеративным, но в конечном счете таким же преобразующим процессом.

Пока я двигался по длинному коридору отчаяния, внутрь меня стал проникать свет. Лу Гериг вышел из тени. Когда я прочитал почти четыре тысячи страниц разных биографий, королева Елизавета стала портретом характера. Медленно, по крупицам, глава за главой, один персонаж за другим.

Как и обещала моя карточка, книга проявилась. Оставалось только ее написать.

Плюс пандемии в том, что она оказалась вынужденным экспериментом над образом жизни, дав шанс усовершенствовать и улучшить ежедневный распорядок письма. По мере того как дни сливались воедино, а бесконечные возможности обычной жизни исчезали, оставив лишь один нескончаемый день, необходимы были только слова, которые мне предстояло написать.

Я просыпался рано и одевал детей. Сажал их в коляску, и мы ходили или бегали, дожидаясь восхода солнца. Жена в это время досыпала, добирая столь необходимый сон. Мы считали оленей, отдыхающих на полях, и разглядывали кроликов, шныряющих по тропинкам. Разговаривали и наблюдали. Наслаждались обществом друг друга — без помех.

Я давно взял за правило не прикасаться к телефону в течение первого утреннего часа. Дело не только в контроле времени, проведенного в гаджете, но и в освобождении места для таких моментов, как этот, и для идей, которые волшебным образом появляются в голове, подобно бетховенскому раптусу. Хотя работа и была последним делом, о котором я думал.

Мы возвращались домой, я усаживал детей играть и принимал душ. Я работаю на себя, но мне важно не столько выглядеть, сколько чувствовать себя свежим, поэтому я бреюсь каждое утро. Работа значит для меня слишком много, чтобы приниматься за нее в неряшливом виде. Поэтому я надеваю простую одежду (примерно одно и то же каждый день, чтобы уменьшить ненужный выбор), а затем сажусь за дневник.

Неважно, сколько времени он отнимет — пять минут или двадцать пять, — это занятие меня успокаивает. Бумага более терпелива, чем люди, писала Анна Франк. Она была права: один из лучших способов усмирить сложные эмоции — изложить их на странице. И оставить там.

После дневника наступало время работы — сначала самое важное, самое трудное. Я спускался в кабинет в книжном магазине и начинал писать. Никаких задержек, никаких проволочек, никаких цифровых отвлекающих факторов. Только текст. Как-то в первые трудные дни работы над книгой я повесил на стену записку со словами Марты Грэм: «Никогда не бойтесь материала. Материал знает, когда вы боитесь, и не станет помогать». Самодисциплина бессмысленна без мужества и, конечно, является его определяющей характеристикой — это готовность к тому, что должно быть сделано.

Книга в целом требует много-много часов работы, но они распадаются на довольно небольшие промежутки времени. Если я прихожу в кабинет в 08:30, то могу закончить писать к 11:00. Пары часов достаточно. Всего пара паршивых страниц в день, как гласит одно старое писательское правило. Писательская дисциплина заключается в том, чтобы быть на месте.