Её подружка, Соня, испугалась и зашипела:

– Тише, Клава, тише!

– Да, – веско сказал бармен, который давно прислушивался к разговору, – здесь не майдан, здесь приличное заведение.

У бармена были загорелые руки и загорелое, обветренное лицо.

– Ти що, гад, сказав?![98] – спросил его, судя по всему, местный бандерлог, и встал из-за стола. Был он млад и хлипок, но горяч. Его уже тянула за фалды:

– Угомонись! Хватит! Не связывайся!

Видно, майдан уже всем надоел и никому не шёл на пользу, время и с ним сыграло дурную шутку под названием вырождение.

– Иди ты!.. – смело ответил ему бармен и положил руки куда-то под стойку.

Должно быть, там у него была спрятана бита или пистолет. Цветаев стал опасаться за свою безопасность: заметут всех скопом, разбирайся потом. Но самое интересное было впереди.

– Не верите?! – смело спросила Клава и торжествующе огляделась.

После непродолжительной тишины бандерлог ответил за всех:

– Не віримо! Якщо не переконаєш нас, я тебе, стара карга, на майдан відтягатиму![99]

– Отведи, если сможешь, молокосос! – смело ответила старуха.

– Що?! – вскочил бандерлог. У него была желторотый пушок на щеках. – Як ти смієш?! Ми за тебе кров проливали![100] – он оглянулся в поисках взаимопонимания, но встретил лишь осуждение, мол, хватит с нам чокнутых, пора угомониться, иди воюй на восток, и затравленно плюхнулся на место.

– Тихо, тихо! – сказали ему из-за соседних столиков. – Пусть молвит!

– А як же наша кров?![101] – едва не зашёлся в истерике бандерлог.

Но на него уже никто не обращал внимания. Бандерлог сдался: он заплакал, детские слёзы возмущения текли у него по щекам.

– Так! – смело сказала Клава. – Слушайте меня внимательно, в кафе вначале войдут две девушки, одна в белых летних сапожках, другая с косичками.

– Косички нынче не в моде, – заметил кто-то вяло.

– Они сядут около двери, – непререкаемо добавила Клава.