Цветаев аж присел, его пробил холодный пот: только что он едва не совершил роковую ошибку. С верхних этажей трасса была как на ладони. Подстрелили бы, как пить дать, понял он, даже в темноте, и двинул вверх на голоса. Чем выше он поднимался, тем больше ему казалось, что песчинки под ногами скрипят, как оглашенные, а каждый его вдох и выдох слышат все окрест. К тому же автомат и ранец сковывали движение, и ему, привыкшему воевать налегке, было дискомфортно. Если кто-то выскочит на меня, я даже мяукнуть не успею, подумал он. Поэтому между вторым и третьим этажами, он снял амуницию и сразу почувствовал себя лёгким и грациозным. Взошла луна и светила в оконные проёмы. На четвёртом этаже были слышно особенно отчетливо. Сжимая нож, Цветаев прокрался ближе. Кто-то жаловался басом:

– Микола, а вони там горілку п"ють…[54]

– Ну так що з цього?[55]

Второй голос был жиже первого, но с гонором новобранца, свято выполняющего долг майданутого.

– А ти не хочеш, Микола?..[56]

– Ні[57].

– А дівок хочеш, Микола? Дівки хороші, я бачив[58].

– Дівок хочу, але не хочу отримати піздюлей від Семена Павленко[59].

– Який ти боягузливий. А я б збігав хоч на секундочку. Хоча б вічком всзгляднуть. А, Микола?[60]

– Знаю я твою секундочку. Збігай, мені і тут не погано[61].

– Який ти дивний[62].

– Я не дивний, я дісфіплінірованний[63].

– Ну що, дисциплінований ти наш, принести тобі в клювике?[64]

– Ну, принеси, – великодушно согласился Микола[65].

– Що ж ти такий скромний, аж противно. Так і воювати будеш?[66]

– Не бійся, воювати буду, як треба![67] – заверил Микола.

– Тоді я пішов[68].

– Iди[69].

– Пішов! А ти?[70]

– А я тут залишуся[71].