Дополнительным свидетельством того, что «черный пес» не представлял для Черчилля угрозы, является его поведение после отставки из Адмиралтейства – оно ничуть не похоже на поведение человека, парализованного депрессией. Он начал собирать документы о пресловутой кампании и решил лично отправиться в зону боевых действий. Понимая, что эта поездка может стать последней, он написал супруге прощальное письмо, которое следовало передать Клементине после его гибели. Текст завершался следующими словами: «Обо мне не переживай слишком долго. Смерть это всего лишь эпизод, притом не самый важный на нашем жизненном пути. С тех пор как я встретил тебя, моя дорогая, я был счастлив. Именно ты научила меня, насколько благородным может быть женское сердце. Если и здесь существует жизнь, знай, я буду стараться оберегать тебя. Ты же смотри вперед, чувствуй себя свободной, наслаждайся жизнью, заботься о детях и храни память обо мне. Благослови тебя Господь. Прощай. Уинстон»{123}.

В последний момент тори наложили вето и поездка не состоялась. Превратившись в козла отпущения, Черчилль требовал от Асквита опубликовать все документы, которые доказывали его невиновность. Но в период войны подобное обнародование закрытых сведений было невозможно. В ноябре произошла очередная реорганизация Военного совета, после чего места в нем Черчиллю не нашлось. Подобные изменения стали для него последней каплей, подтолкнувшей на выбор нового пути. Заявив Асквиту, что он «не в состоянии в подобные времена оставаться на столь хорошо оплачиваемой бездеятельной должности», Черчилль подал в отставку и направился на фронт. Супруге он объяснил, что хочет «заработать славу, став хорошим и верным солдатом». Его сыну «не нужно будет стыдиться за то, что я сделал ради своей страны». Хотя в глубине души он надеялся вернуться целым и невредимым. «Если я еще не выполнил все, что должен, то буду сохранен», – успокаивал он Клементину{124}. Стремление послужить стране всегда относится к благородным мотивам. Но в случае с Черчиллем поездка на фронт и нахождение на передовой объяснялись также желанием отличиться. Он жаждал военной славы, которая была у его предка генерала Мальборо. Был еще и третий пласт мотивации. «Я твердо решил не возвращаться ни в какое правительство до окончания войны, если только мне не предложат широкие и реальные исполнительные полномочия», – писал Черчилль своему брату. Еще более категорично он заявил одному из сослуживцев, что «больше никогда не будет иметь дело с политикой и политиками»{125}. На самом деле, он не оставлял надежды вернуться на политическую арену, трижды наведываясь в Лондон в течение полугода своей службы. Но даже раздираемый столь противоположными мотивами, его поступок с уходом на фронт характеризовал его как смелую и сильную личность, он не искал легких путей и не прятался от опасностей.

Майор Черчилль покинул Англию 18 ноября, прибыв в Генеральный штаб в Сент-Омере. В штабе его встретил главнокомандующий британскими экспедиционными силами фельдмаршал Джон Френч (1852–1925), который предложил ему место адъютанта. Но Черчилль отказался, предпочтя оказаться на передовой. 20-го числа он был приписан ко 2-му батальону Гренадерского гвардейского полка для прохождения краткосрочного курса обучения. Непосредственным начальником бывшего министра стал подполковник Джордж Дарелл Джеффрис (1878–1960), единственный офицер первоначального состава этого батальона, который выжил с начала войны. Что увидел Черчилль на фронте? «Повсюду грязь и мусор, – писал он супруге. – Могилы копают в тылу настолько небрежно, что из земли торчат конечности и куски одежды; вода и дерьмо со всех сторон, и над всем этим в ослепительном лунном свете полчища летучих мышей под непрекращающийся аккомпанемент пулеметных очередей и свист пуль». Несмотря на бытовые неудобства – «условия жизни, конечно, суровые и не полезные для здоровья», Черчилль был счастлив оказаться на фронте. Он ощущал себя «помолодевшим на пять лет» и, по его собственным словам, «никогда еще не чувствовал себя столь хорошо и не пребывал в столь замечательном расположении духа». «Мне нравятся окопы, в которых постоянно что-то происходит и в которых люди сражаются за правое дело в великой войне», – признавался он жене, добавляя, что не понимал до этого, «что значит освобождение» и «как можно было угробить столько месяцев на бессильные переживания, вместо того чтобы провести их на войне»{126}.

Черчилль рассчитывал, что в ближайшее время его произведут в звание бригадного генерала и дадут в подчинение 56-ю бригаду 19-й дивизии. Он обо всем уже договорился с Френчем, но в самый последний момент ему вновь воткнули нож в спину – Асквит наложил вето на это решение, дав разрешение только на батальон. «Чувства Асквита всегда определяются его интересами. Он готов кинуть любого на растерзание волкам, лишь бы сохранить свое место», – с горечью прокомментирует Черчилль, считая, что поведение премьера, которого он теперь называл «старым негодяем», «достигло пределов подлости и неблагодарности»{127}. Реакцию Черчилля можно понять, но и поведение Асквита вполне объяснимо. Отставной политик и так получил преференции, и давать ему – не имеющему опыт управления в бою большими формированиями – бригаду было существенным и необоснованным отступлением от правил. Да и сказать, что Асквит был негативно расположен к бывшему коллеге, тоже неправильно. Пока Черчилль был на фронте, его семья активно участвовала в светской жизни: Клементину приглашали на приемы на Даунинг-стрит, четырехлетний Рандольф был пажом на свадьбе Вайолет Асквит. В дом бывшего министра на чай приезжала сначала супруга премьера Марго, а затем и сам Асквит. В середине февраля Клементина провела уик-энд в резиденции лорда-хранителя Пяти портов, где отдыхал Асквит, играя с премьер-министром наедине в гольф.

В январе 1916 года Черчилль был повышен в звании до подполковника и назначен командующим 6-м батальоном Королевского Шотландского фузилерного полка, входящего в состав 27-й пехотной бригады бригадного генерала Генри Уошла (1866–1947); в свою очередь бригада входила в состав 9-й (шотландской) дивизии бригадного генерала Уильяма Фурса (1865–1953). Подопечные встретили экс-министра настороженно, но он сумел растопить лед недоверия и быстро завоевал их расположение и уважение. Черчилль был хорошим командиром. Он не прятался от пуль, демонстрируя храбрость, проявлял заботу о личном составе, делясь офицерским пайком и домашним провиантом, следил за гигиеной личного состава, объявив войну вшам и прочитав на эту тему лекцию, был в меру строг, заявляя, что «сломает любого, кто пойдет против него», но не чужд снисхождения, отказавшись наказывать провинившегося перед атакой. Пытаясь научить солдат преодолевать колючую проволоку, он сильно порезал собственные руки. Над его основательностью и эксцентричностью иногда посмеивались, но в целом понимали, что он делает все правильно. Он старался подбадривать офицеров, призывая их «смеяться и научить смеяться своих солдат». «Война – это игра, в которую играют с улыбкой, – утверждал он. – Если не можете улыбаться, скальтесь, не можете скалиться, отойдите в сторону, пока не научитесь»{128}. Черчилль встретил на фронте старых друзей и завел новые знакомства, которые использовал в дальнейшем. Он подружился с капитаном Эдуардом Луисом Спирсом (1886–1974), который в 1940 году будет помогать поддерживать связь с французским руководством. Его заместителем в 6-м батальоне стал 25-летний майор баронет Арчибальд Синклер (1890–1970), впоследствии возглавивший Либеральную партию и занимавший в Военном правительстве Черчилля пост государственнго секретаря по вопросам авиации (министра авиации). Французским офицером связи у Черчилля служил Эмиль Эрзог (1885–1967), который в дальнейшем станет известным писателем под псевдонимом Андре Моруа.

Если в годы колониальных кампаний и Англо-бурской войны Черчиллю везло оказаться в гуще сражения, то на этот раз ему повезло их избежать. Он прибыл на фронт слишком поздно, чтобы принять участие в кровопролитном сражении при Лоосе (сентябрь – октябрь 1915 года), и покинул его слишком рано, чтобы стать свидетелем тяжелейшей битвы на Сомме (июль – ноябрь 1916 года). Но война есть война, и понятие безопасности к ней неприменимо. 26 ноября могло стать последним днем в жизни нашего героя. Его вызвал командующий XI корпусом генерал-лейтенант сэр Ричард Хейкинг (1862–1945). В назначенное время и в назначенном месте Черчилля должен был забрать автомобиль. Но никакого автомобиля на месте не оказалось. Выяснилось, что шофер ошибся и приехал не туда. Встречу пришлось перенести. Раздосадованный Черчилль вернулся обратно, узнав, что через четверть часа после ухода к командующему в его блиндаж попал снаряд. Все, кто был внутри, погибли. «Видишь, насколько тщетно беспокоиться о подобных вещах, – прокомментировал он свое чудесное спасение Клементине. – Все это случай, судьба. И наши упрямые шаги уже давно спланированы. Все, что нам остается, вести себя естественно, доверив свое будущее Господу». В 1926 году Черчилль напишет для Cosmopolitan статью «Удача?», в которой, приведя этот эпизод, напишет: «Чем больше живешь на свете, тем больше понимаешь, что все зависит от случая. Случай, фортуна, удача, судьба, рок, провидение воспринимаются мной, как нечто единое, только названное разными словами. Непосредственное влияние, которое каждый из нас оказывает на свою жизнь, постоянно контролируется внешней, высшей силой. Если каждый из нас проанализирует последние десять лет своей жизни, он обратит внимание, что крошечные события, нисколько не важные сами по себе, в действительности управляют нашими достижениями и нашей карьерой»{129}. В другой раз он едва не лишился кисти, когда осколок снаряда застрянет в металлическом корпусе фонаря, который он пытался починить. Как и в свое время на Кубе, свой 41-й день рождения Черчилль встретил под огнем противника. Только грохот орудий был громче и артобстрел – продолжительнее. Насколько все изменилось за какие-то двадцать лет!

Обо всех своих переживаниях Черчилль делился с супругой. Их переписка еще никогда не была столь насыщенна и эмоционально глубока. «Самой величайшей удачей в моей жизни было встретить тебя и жить с тобой», – напишет он в декабре 1915 года. «С каждым месяцем я люблю тебя все больше и больше, все больше и больше я нуждаюсь в тебе. Иногда я считаю, что мне не следует так сильно цепляться за эту жизнь, но, снедаемый эгоизмом, я хотел бы родиться в другом мире, где снова встретил бы тебя и смог бы отдать тебе всю свою любовь, достойную великих романов». Клементина беспокоилась за своего любимого, «каждый день проживая в неизвестности и тоске», а по ночам повторяя, как молитву: «Славу Богу, он еще жив». Но Черчилль ее успокаивал, что «мои самые главные дела еще впереди и я спокойно плыву по течению». Было в переписке и обсуждение бытовых мелочей. Привыкший окружать себя красивыми и удобными вещами, Черчилль неоднократно просил что-то ему прислать: теплый коричневый кожаный жилет, непромокаемые ботинки разных моделей, перископ, спальный мешок из овчины, брюки цвета хаки, коричневые теплые кожаные перчатки, носки, лицевые и банные полотенца, сигары, продукты питания: сардины, шоколад, мясные консервы, отварную солонину, сыр стильтон, ветчину, сухофрукты и бренди, а также маленькие томики Роберта Бёрнса и Уильяма Шекспира. Супруге Черчилль советовал не зацикливаться на экономии, «держи достаточно прислуги, принимай гостей выборочно и время от времени позволяй себе развлечения». Понимая, что недолог час его возвращения в политику, он призывал Клементину «культивировать отношения», «держать связь с правительством, с друзьями и псевдодрузьями», «представлять меня в их кругу», «не упускать нить событий», «сообщать мне, что видишь». Все «это очень важно, ситуация может измениться в любое время», а «я не хочу чувствовать себя забытым», – писал он ей{130}.

В начале марта Черчилль посетил Лондон. Он выступил с речью в парламенте и задумался о возвращении в политику. В качестве союзника Черчилль выбрал себе не кого-нибудь, а адмирала Фишера. «Без меня Фишер станет катастрофой, только я умею обращаться с ним», – объяснял он супруге. Клементина не разделяла выбор мужа. «Не трогайте моего супруга! – отчитала она старого адмирала. – Вы уже однажды сломали ему жизнь, оставьте его в покое!» Она вообще была против столь быстрого зигзага между военной и политической карьерой, обоснованно опасаясь, что ее мужа, который всего два месяца назад принял командование батальоном, обвинят в непоследовательности и оппортунизме. «Чтобы быть великим, твои поступки должны быть понятны простому народу, – объясняла она. – Твое стремление пойти на фронт понять легко. А вот желание вернуться требует объяснений». Черчилль колебался. Он четыре раза менял свое мнение, то направляя Асквиту заявление об отставке, то отзывая его. В итоге он решил вернуться на фронт. Служба продлилась недолго. После объединения в мае 6-го и 7-го батальонов, вошедших в состав 45-й бригады 15-й (шотландской) дивизии, Черчилль покинет ряды вооруженных сил. На этот раз окончательно{131}.

Год прошел с тех пор, как Черчилля выгнали из Адмиралтейства. Время должно было залечить раны перенесенных переживаний. Но по злой иронии, они стали ныть еще сильнее. Его возмущало, как бездарно осуществляется управление войной. «Мертвая рука тяжело лежит на нашем доблестном флоте, а они еще и целуют ее», – писал он Фишеру. «На повестке дня летаргия и инертность, – жаловался он своему шурину Уильяму Хозье (1888–1921), – Ни планов, ни инициатив, никаких усилий на пользу общему делу». Больше всего Черчилля раздражали бессилие и неспособность что-либо изменить. «Я страдаю от невозможности применить свои знания и опыт, – признавался он близким. – Поворот колеса может мне снова предоставить власть, но пока я пребываю в отвратительной праздности. Это самый тяжелый период моей жизни». Лучше всего состояние отвергнутого политика в этот период передает его портрет, написанный сэром Уильямом Орпеном (1878–1931) и самый любимый у нашего героя. Если Клементина считала работу Орпена «самой честной» из всех, ее супруг полагал, что художнику удалось воссоздать на холсте не только образ «очень несчастного человека», но и показать «его душу». Проблема Черчилля была в том, что, даже признавая присущие ему неординарные способности, его по-прежнему считали ненадежным. «Лично мне он симпатичен, но ему совершенно нельзя доверять, как нельзя было доверять его отцу», – отмечал член Консервативной партии Эдуард Стэнли 17-й граф Дерби (1865–1948){132}.

Черчилль не случайно говорил про «поворот колеса». Очередной кризис и уход Асквита могли все изменить. Оставалось только ждать. Причем недолго. В декабре 1916 года из-за конфликта в отношении руководства новым коллегиальным органом управления войной – Военным комитетом Ллойд Джордж, занимавший после безвременной кончины Китченера (погиб в июне 1916 года на подорвавшемся на мине крейсере, который следовал в Россию) пост военного министра, подал в отставку. С ним в отставку ушли и лидеры тори. Разразился кризис, приведший к падению Асквита и формированию нового коалиционного правительства под руководством Ллойд Джорджа. «Валлийский колдун», как иногда называли нового премьера, был благожелательно настроен по отношению к старому коллеге. Но сопротивление тори оказалось слишком сильным для возвращения Черчилля в правительство. Пытаясь убедить лидера консерваторов Эндрю Бонар Лоу (1858–1923), Ллойд Джордж объяснял, что когда имеешь дело с такими неординарными личностями, как потомок герцога Мальборо, всегда приходится задавать себе вопрос: «Он более опасен, когда на твоей стороне или против тебя»? «Я бы предпочел, чтобы он всегда был против нас», – отрезал Бонар Лоу{133}.

В марте 1917 года был опубликован доклад Комиссии по Дарданеллам. Черчилль остался не удовлетворен вердиктом, считая, что Комиссия не стала рассматривать подробно обвинения, которые были выдвинуты лично против него. Но в целом на него не возлагали никакой вины, и это был хороший знак, дававший возможность дальше прогревать тему возвращения в правительство. В мае Черчилль успешно выступил на закрытой сессии Палаты общин, продемонстрировав свое мастерство оратора и напомнив о себе как о государственном деятеле. Ллойд Джордж лишний раз убедился, насколько опасно иметь такую фигуру на противоположной стороне ринга. Но он был заинтересован в Черчилле и по другой причине. «Мне нужен человек, который будет помогать, подбадривать и поддерживать, а не являться с унылым видом и говорить, что все плохо», – объяснял он свои мотивы секретарю{134}. В июле Ллойд Джордж смог преодолеть сопротивление тори, назначив Черчилля министром вооружений. В соответствии с традицией кандидат должен был подтвердить свое право заседания в Палате общин победой на дополнительных выборах, что и было сделано. Новоиспеченный министр набрал в Данди 7302 голоса против 2036 у оппонента.

Основная задача Черчилля на новом посту состояла в обеспечении армии необходимым количеством орудий и боеприпасов для того, чтобы она могла беспрепятственно крушить противника. В целом Черчилль успешно справился с ответственной миссией. Хотя не все шло гладко. Приходилось решать трудовые споры, а также бороться с коллегами за ограниченные ресурсы. Особенно тяжело было с Адмиралтейством, которое превратилось в королевство в королевстве со своими правами, поставщиками, стройками и приоритетами. Также Черчилль сражался и за человеческие ресурсы, без которых невозможно было организовать производство, но которые требовались армии для восполнения понесенных потерь. Причем не всегда ему удавалось отстоять своих людей, которых забирали на фронт, вынуждая вносить экстренные изменения в рабочий процесс, поскольку объемы и цели никто не отменял. Несмотря на то, что пост Черчилля был связан с управлением боевыми действиями, он занимал в иерархии невысокое место, не имея возможности принимать участие в выработке стратегических решений. Чтобы не дразнить тори, Черчилль предпочитал на заседаниях хранить молчание, высказывая свою точку зрения в пространных меморандумах, которые регулярно направлял премьер-министру. В основном они оставались без ответа, хотя это не означает, что они не оказывали влияние на Ллойд Джорджа. Также Черчилль компенсировал свое положение частыми поездками во Францию, лично общаясь с командующими на местах и установив хорошие отношения с союзниками. У него даже появилась персональная ставка, что говорило о его положении и уважении к нему со стороны нового главкома Дугласа Хейга (1861–1928).

Черчилль считал, что Первая мировая является «войной техники и умов», и основная проблема сводится к недопониманию между учеными и военными – первые «знают свои возможности, но не знают, что нужно изобрести», вторые «должны знать, что им нужно» и могли бы обратиться к ученым, «если бы только знали, на что те способны». «Машины спасают жизнь, – убеждал он своих коллег. – Мозги могут сберечь кровь. До тех пор, пока не будут созданы необходимые машины, я не представляю, как мы избежим повторения бессмысленного и жестокого кровопролития, которое называется войной на истощение». Сам Черчилль предложил идею бронемашины с орудиями на гусеничном ходу, которую сначала для секретности назвали «водовоз для России», затем переименовали в «бак для воды», после чего стали называть просто «бак», что по-английски обозначается, как tank. Это была старая задумка Черчилля, которую он начал воплощать еще во время работы в Адмиралтействе. Тогда же им было выделено под свой страх и риск нецелевое финансирование для проведения необходимых экспериментов и конструирования первого опытного образца. В новом ведомстве он вернулся к своей идее, договорившись о постройке в Бордо танкового завода, который должен был к июлю 1918 года выпустить 1,5 тыс. единиц новой техники. За Черчиллем, который всегда фонтанировал идеями и умел их эффектно преподнести, закрепилась слава сторонника силовых методов решения проблем, без привязки к цене и жертвам. Работа в Министерстве вооружений опровергает этот стереотип. Британский политик, наоборот, был сторонником продуманных решений и острожных действий. «Немцы сильный враг, а их генералы лучше наших, – не боясь прослыть пораженцем, писал он премьер-министру. – Необходимо тщательно все обдумать и только потом действовать». По его мнению, основу наступательной стратегии должны составлять авиация и танки. Также он надеялся на помощь США, которые вступили в войну в апреле 1917 года. Черчилль был уверен, что война не закончится в 1918 году. Опасаясь нехватки резервов, он призывал экономить силы и ресурсы для кампании 1919 года, что лишний раз говорит об ограниченной рациональности даже таких высокопоставленных и прозорливых руководителей, как Черчилль. Хейг, напротив, считал, что нужно «стремиться закончить войну сейчас», и оказался прав{135}. Не выдержав четырех лет военного противостояния, экономика Германии рухнула осенью 1918 года, а с ней в ноябре приказал долго жить и Второй рейх. Война закончилась. Народ на улицах Лондона ликовал. Черчилль попал в узкий круг доверенных лиц, кто ужинал с премьер-министром в день окончания войны.

По мере того как стало понятно, что победа не за горами, Черчилль начал беспокоиться о своем будущем. Он хотел играть более активную роль и занимать более влиятельный пост. На этот счет у него состоялись оживленные и жесткие обсуждения с Ллойд Джорджем, выраженные в основном в эпистолярной форме. Черчиллю нужны были гарантии, но премьер-министр не готов был их дать. Тем более что сначала нужно было одержать победу на всеобщих выборах. Ллойд Джорджу удалось сохранить коалицию: возглавляемые им коалиционные либералы получили 127 мест против 36 либералов Асквита, 379 мест достались тори. Черчилль снова избирался от Данди, с трудом одержав победу с 25 788 голосами против 24 822 у ближайшего оппонента. В новом правительстве наш герой хотел снова возглавить Адмиралтейство, но Ллойд Джордж приготовил для него нечто иное. Он доверил ему военное ведомство, а также недавно созданное Министерство авиации. После трех с половиной лет безвластия и пребывания на подчиненных позициях Черчилль был счастлив наконец-то вернуться на политический олимп.