– Глупости это, – Белый недовольно нахмурился и осуждающе покачал головой. – Я тебе говорю – перебьется твоя бабка и так. И потом, если уж на то пошло: к матери-то ты ж не рвешься прокатиться? Не рвешься. Что-то ты темнишь, мальчик!
Ну вот – спор заканчивается в пользу бригадира. Все он учел и предвосхитил, все по полочкам разложил – кругом получается, что нечего мне делать у бабки. Здесь он все держит под контролем, а в Константинове отвечать за мою безопасность не может – вот основной лейтмотив хорошо аргументированного отказа на мою просьбу отпустить меня на трое суток в родной город.
Я понуро опустил голову и тяжко вздохнул. Затем хотел еще раз вздохнуть, но передумал – как бы не переиграть. Обмануть бригадира было непросто: огромный опыт работы с людьми в совокупности с глубоким интеллектом и звериное чутье – эти качества выделяли его из обычного разряда людей, которым можно навешать лапшу на уши.
Белый принадлежал к тому разряду людей, в круг которых входили мои хорошие приятели: Али, Зелимхан Ахсалтаков и полковник Шведов. Но! Всех этих ребят я в разное время заставил так или иначе быть мне полезными. Первых двух перехитрил, а последнего в силу обстоятельств смог расположить к себе чуть ли не против его воли. В моей работе самое важное – умение предельно точно регулировать степень необходимого усилия при воздействии на объект. Искусство чувствовать золотую середину…
Конечно, Белый прав – бабка моя перебьется и так. Она уже десять лет перебивается, пока я учился, а затем мотался по необъятным просторам СНГ. И совсем не родственные чувства двигают мною в данный момент – ни к бабке, ни к матери, да вообще ни к кому на целом свете меня не тянет. После потери Светланы весь этот мир мне глубоко безразличен. Мне нужны баксы, спрятанные в бабкиной квартире, а ехать в Константинов самовольно не получается: жизненный уклад группировки определяет строгую подотчетность каждого шага рядового члена бригады и жесткую зависимость от милости бригадира. А потому приходится ломать комедию.
Итак, второй раз я не вздыхаю – это будет перебор. Нагнав в глаза отчаяния, я поднимаю взгляд на бригадира и тихо, слегка запинаясь – как от распирающей душевной боли – произношу дрожащими губами:
– Бабка мне вместо матери… Она… Она из последних сил тянулась, старалась, чтобы у меня было все как у людей (судорожный глоток, тоска в глазах). Не выдержит она, если узнает, что меня убили… А так – хоть какая-то светлая полоска у нее будет. И не расскажет она никому – вот крест вам (размашисто и истово осеняю свой живот крестным знамением – первый раз в жизни. Получается вроде бы естественно). Не пустите – я сам… Если что-то с бабкой случится – зачем тогда мне жить? Одна-единственная она у меня на всем свете…
По-моему, получилось довольно сносно. Несколько секунд Белый остро смотрел мне в глаза – буравил взглядом, тиран подозрительный, затем отвернулся к окну и смущенно крякнул. И показалось мне, что глаза у него слегка увлажнились – самую малость. Выдержав паузу, бригадир отрывисто бросил:
– Ну, хрен с тобой. Езжай. Ежели нарисуешься – сам и ответишь, меня не приплетай. А то до СИЗО не доживешь, прямо в ИВС[9] тебя и похоронят. Усек?!
– Усек, – я благодарственно прослезился и часто покивал головой. – Спасибо вам. И не беспокойтесь – со мной в тылу ничего не случается. Специфика работы такая…
В тот же вечер Вовка посадил меня на скорый поезд и, вручив ритуальную жареную курицу (постаралась дочь бригадира) с коньяком, туманно намекнул на необходимость соблюдать конспирацию – наверно, Белый его настропалил. Очень не-. двусмысленно послав своего кореша на детородный орган, я облобызался с ним, будто отправлялся в последний путь, – и погрузился в купе СВ, где уже читал газету какой-то массивный пенсионер в огромных черепаховых очках, остро благоухающий хвойной эссенцией для ванн и мятными каплями.
В Константинов я прибыл спустя сутки с небольшим и без особых приключений – как и обещал бригадиру. Разумеется, можно было обернуться гораздо быстрее, прибегнув к услугам Аэрофлота, но я еще не был готов к тому, чтобы невозмутимо прошествовать через металлоискатель и пройти походкой пеликана два десятка шагов под перекрестьем изучающих взглядов линейных ментов, дежурящих в аэропорту. Может быть, через пару недель, когда я более привыкну к своему новому имиджу и твердо поверю в придуманную легенду, это покажется мне мелочью, пустым страхом, а пока – ну их к лешему – лучше поездом. Так спокойнее.
В процессе путешествия у меня, как и у других пассажиров, проверяли документы – не потому, что искали кого-то конкретно, а из-за какой-то сволочи, взорвавшей последний вагон прошедшего перед нами пассажирского поезда. Проверяющий лишь мельком зыркнул на мой паспорт, затем посвятил секунду благоухающему эссенцией пенсионеру и двинулся далее – мы были для него малоинтересны. Искали «чехов» – судя по сплетням, это они пакостили на магистрали. Ну что ж, ребята – ищите себе, ищите…
Родной Константинов меня не обрадовал. Оказавшись на привокзальной площади, я вместо томительно-радостной ностальгии, которой вроде бы положено грызть душу при возвращении на круги своя после продолжительного отсутствия, вдруг ощутил, что испытываю совсем иные чувства… Чувства, возникающие у диверсанта, высадившегося втихаря на вражьей территории. А может быть, тому способствовала погода: небо было затянуто тяжелыми дождевыми облаками, и моросил нудный мелкий дождь, обещавший кончиться не скоро…
Вероятность того, что за подступами к моему родному двору до сих пор ведется наблюдение, была ничтожно мала – в такой же степени, как и то, что бабкин телефон стоит на прослушивании. Но для того, чтобы попасть в ее квартиру, мне нужно было пройти от автобусной остановки триста метров по людному проспекту, где каждый десятый мог оказаться знакомым, войти в арку и прошагать пятьдесят метров по двору, в котором полторы сотни человек, с полным на то основанием, могли либо плюхнуться в обморок от удивления, либо изумленно завопить, свесившись с балкона: «Антоха, ты?! Не может быть!»
В мои планы это никоим образом не вписывалось, поскольку Антоха – то бишь Антон Иванов, официально перестал существовать шесть дней назад. Его сильно обугленный труп был найден утром 28 сентября в водопроводном коллекторе, неподалеку от ж/д вокзала города Батайска, что в Ростовской области.
В том, что погибший именно Антон Иванов, не было никаких сомнений. На шее трупа был обнаружен титановый медальон с личным номером, соответствующим тому, под которым в реестрах Внутренних Войск до недавнего времени числился командир группы спецназа по прозвищу «Сыч». Последующая за обнаружением медальона идентификация, проведенная с использованием истории болезней, изъятой из архива армейского госпиталя, где этот самый Иванов неоднократно валял дурака после ранений и лечил зубы, дала однозначно положительный результат.
Я не знаю, каким образом это удалось спецам, нанятым приятелями Белого, но подозреваю, что добиться полной идентификации они могли двумя способами: либо подвергли ревизии мои истории болезней, либо… либо отрихтовали того несчастного бомжа так, чтобы он по всем параметрам подходил под мою личину. Если имел место второй вариант, мне искренне жаль этого парня, поскольку перед умерщвлением ему должны были: а) сломать и срастить пять костей на руках и ногах;
Б) соорудить дыру в верхней трети левой лопатки; в) вживить в спину четыре спонтанно перемещающихся осколка; г) удалить мизинец на правой ноге; д) поставить семь коронок. И заметьте – все это экстренное медобслуживание необходимо было произвести в рекордно короткий срок – максимум за неделю.
– Тебя это не должно волновать, – мудро заметил Белый, когда я поинтересовался, каким образом обстряпали дело. – А стоит эта услуга мизер по нашим временам – 15 штук баксов.