– Но она же искренне хочет как лучше, Питер.

– Все мы хотим как лучше.

– Конечно, Питер, – сказала она мягко и тут же не преминула куснуть его: – Уж тебе ли этого не знать!

– Ну да. – Он кивнул, пытаясь проглотить обиду. – Можешь ты, по крайней мере, сказать мне, где живешь?

Секрет ее он знал, теперь она это поняла. Она глядела на него, раздумывая, что сказать.

– Нет, не могу.

– Почему же? Нашла другого?

– Нет. – Она сердито поскребла ложечкой грейпфрут.

На самом деле он не думал, что она уже нашла себе другого, нет. Он знал, что Дженис не такая, как и она тоже не думала, что он успел связаться с другой женщиной. Никакой другой женщины он не хотел. Ведь пока что произошло лишь то, что они прожили врозь неделю-другую, но не так уж это страшно, если подумать. Но где, черт возьми, она ночует? У подруги? Возможно, но ведь Дженис горда, на его взгляд, даже слишком горда, хотя и недостаточно себя ценит. А кроме того, отделяясь, она объяснила это желанием пожить самостоятельно, а не переложить ответственность на кого-то другого. Возможно даже, что она осталась в прежней квартире, просто отключила телефон, а сама звонит с какого-нибудь другого аппарата. Он позвонил в справочную, но ее фамилия нигде не значилась, в вычеркнутых абонентах ее также не было, так что номер, который она ему дала раньше, был просто одним из миллиона номеров и за ней не числился. Можно было бы узнать адрес по телефонному номеру, через полицию, но это противозаконно. И наверное, такой путь был бы ошибочным – не стала бы Дженис жить в квартире без телефона. Телефон ей нужен – получать звонки из их женского приюта в любое время дня и ночи, звонки от персонала, звонки от женщин, не справляющихся с собственными детьми, или находящихся на грани самоубийства или в состоянии стресса, или желающих пожаловаться на своих товарок по приюту, или же, самое худшее, хоть и не самое редкое, от женщин, чьи мужья, выяснив адрес приюта, грозятся заявиться туда и разнести там все в пух и прах или выкрасть детей. Бывали случаи, когда это так и происходило – в приюте появлялись мужчины – пьяные, взбешенные, агрессивно-злобные – и устраивали там скандал, недаром в здании Центра была сигнализация, связывающая Центр с полицией.

Он следил, как разборчиво она оглядывала каждый кусочек фрукта, прежде чем отправить его в рот. Она хорошо поднаторела в искусстве спасать женщин от разъяренных мужей и эффектно отбивать атаки последних, и, значит, связь ее с приютом должна быть постоянной, и она не станет отключать телефон, он у нее есть, и номер этот, так или иначе, можно узнать. Знал он также, что действовать тут через приют он не может: бессмысленно звонить туда и как ни в чем не бывало спрашивать номер телефона жены. Персонал приюта всегда был с ним крайне любезен, многих из работавших там он знал, но он был более чем уверен, что за это время Дженис успела рассказать всем о происшедшем, и все они из чувства солидарности сейчас будут молчать, не выдавая ее адреса. В конце концов, этому их и учат – соблюдай конфиденциальность, а он им теперь не товарищ, на их языке, он переметнулся в стан противника. Такой простой способ отыскать Дженис для него исключен.

– Ты не хочешь сказать или не можешь? – в конце концов не выдержал он; он цедил слова, едва сдерживая гнев.

– И то и другое. И вообще прекрати этот перекрестный допрос. Хватит, Питер. Если мы станем говорить по-человечески, я останусь, а будешь лезть ко мне с расспросами – уйду. Жалкое это зрелище – видеть, как ты сидишь и только и стараешься вычислить, где я теперь живу. Словно мы в какую-то игру играем, ведь я все вижу, у тебя это на лице написано!

– Мне это не кажется игрой.

– Но ты относишься к этому как к игре или задаче, которую необходимо решить.

Он не ответил, так как в эту минуту ему вдруг почудилось, что он потерял материалы к процессу, бумаги к утреннему заседанию, над которыми он битый час трудился до встречи с ней.

– Твой портфель стоит на полу, возле ноги, – сказала Дженис, улыбнувшись ему и тому, как хорошо его знает. – Что у тебя на службе? – спросила она, сменив тему.

– Тебе это неинтересно. Все эти неприятности…

– На этот раз мне это интересно, – сказала Дженис, с улыбкой придвигаясь к нему. Ее голубые глаза светились бескорыстной нежностью. Ладно, сейчас он воспользуется шансом несколько ослабить напряжение.

– Хорошо… На прошлой неделе я удачно провел допрос с пристрастием, мы пришли к соглашению, и подсудимый сделал заявление. Он подрался с другим парнем возле бара, чему было двое свидетелей, они видели, как он нанес удар потерпевшему, валявшемуся неподалеку, куском дверной панели. Казалось, мы обо всем договорились, но спустя три дня после его заявления он передумал. Передумывать до выяснения приговора можно сколько угодно. Так что весной нам предстоит опять начинать все сначала. А к тому же на меня свалилось еще одно дело – парень приревновал свою бывшую подружку и убил ее. До этого он донимал ее своей ревностью, преследовал. Грустная история. Родные жертвы в горе. Имеется полученное законным путем признание убийцы. Обычно, если убийца признается в содеянном, защита оспаривает признание, утверждая, что оно было получено с нарушением прав подсудимого, или же, соглашаясь признать его виновным, защита объявляет его невменяемым. В моем же случае защита говорит: «Да, парень этот умалишенный, но к тому же еще он невиновен». К признанию, как считает защита, его подвели, задавая ему в полиции специально подобранные вопросы, не имеющие к убийству ни малейшего отношения. Защита пытается доказать, что подсудимый никак не мог находиться на месте убийства в указанный день и час.

– Как же они объясняют его признание, неужели он настолько безумен, что мог оговорить себя сам?