21

Немногим больше чем в часе езды на север от Марселя Макс Бенедикт свернул с Роксабенской дороги и поехал по ухабистому проселку, оставляя за собой хвост из клубов меловой пыли. Низкое солнце заливало окрестности теплым золотым сиянием с тенями в ложбинах, куда его свет больше не доходил. Через открытое окно до Бенедикта долетал аромат розмарина, сосны и дикого укропа, а впереди, за покатым капотом машины, он увидел дом, мелькающий за деревьями, — его черепичные крыши и каменные стены цвета меда, голубые ставни на окнах и спрятанную за брызгам; золотой мимозы большую дубовую дверь.

Бенедикт прибыл в Париж в тот же день, пролетев накануне из Палм-Бич на север, в нью-йоркский аэропорт Ла-Гуардиа. Не дав о себе знать никому из друзей в городе, он прямиком поехал в «ДФК» и пересел на последний трансатлантический рейс «Эр Франс». Услужливая стюардесса узнала его и, когда они поднялись в воздух, пригласила в первый класс. В Париже — в висках давило, голова плохо соображала от слишком большого количества выпитого на борту самолета кларета — он на такси добрался до вокзала Гар-де-Лион и сел в поезд, идущий на юг, в Экс. Спустя три часа взял напрокат джип и проехал тридцать километров на северо-запад, к Кавайону. Потом повернул в горы Люберона, следуя указателям на Сен-Бедар-ле-Шапитр, Шан-ле-Неф и Роскабен. По мере того как дорога сужалась, похмелье становилось переносимым, плечи казались шире, а чувство разочарования отступало. Когда он проезжал мимо последней группки сосен, прежде чем въехать на посыпанный гравием двор своего дома, Палм-Бич вдруг показался неизмеримо далеким.

Бенедикт провел три месяца в том приморском раю для богатых и знаменитых, присутствуя на процессе над одним из самых известных людей города, сыном сенатора, которого обвиняли в изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и в угрозах физической расправой. Это было его профессией — сообщать о происходящем в журнале, посвященном тем самым богатым и знаменитым и предназначенном специально для них, особенно когда избалованные люди их круга сбивались с пути и при этом считали себя выше закона. Что, к великому неудовольствию Бенедикта, и подтвердил процесс об изнасиловании в Палм-Бич. После трех выпусков «Писем из зала суда», опубликованных подряд в трех номерах журнала, подсудимый был оправдан по всем выдвинутым против него обвинениям, невзирая на доказательства отделения. Это были отрезвляющие три месяца обманутых ожиданий, и Макс Бенедикт, ветеран криминальной журналистики и разъездной редактор, решил, что ему нужно отдохнуть. И здесь единственное место на Земле, где он мог это сделать.

Макс Бенедикт купил ферму Мани 18 месяцев назад. Ветхий провансальский mas[24], чьи обитатели, Мани и его жена, в конце концов решили, что жизнь в городе практичнее и комфортнее, чем в деревне. Но ферма оказалась в худшем состоянии, чем ожидал Бенедикт, и дома, в Штатах, он шутил перед друзьями, мол, всего-навсего купил вид и теперь строит дом, из которого им можно любоваться. Больше года держал там бригаду рабочих. Они снимали полы, разбирали стены, перекладывали трубы, переустанавливали проводку... пере-все-что-можно. А потом устанавливали бассейн, выдвигали вперед террасу между домом и виноградником, с которой открывался вид на запад сквозь высаженные по границе кипарисы, синюю глубину которых теперь прорезали золотые лучи солнца.

Казалось, он не был здесь целый век. В душе возникло ощущение привязанности к этой старинной ферме, угнездившейся на краю долины, к югу от которой уходило ввысь высокогорье Любарона, привязанности столь же глубокой, как и неизменная благодарность удаче. Остановившись у двери, он выключил двигатель автомобиля и сквозь потрескивание горячего металла стал слушать звуки, которые жаждал услышать: стрекот сверчков, жужжание пчел, далекую трель птицы, шелест ветра в сосновых кронах.

Бенедикт впервые был в доме, когда там не копошились строители и не валялись кучи мусора. Теперь все было закончено. Все уехали. Он наслаждался одиночеством, покоем и  удивлялся неожиданному ощущению собственности, которое возникло в душе. Не включая ни одной лампочки, убедившись лишь, что электричество подключено, Бенедикт прошелся по комнатам. Шершавые каменные стены выкрашены в белый цвет, крошечные окна открыты, а сгнившие половые доски заменены на струганный клен и прохладный мрамор — все что он просил. И в центре каждой комнаты стояли коробки, которые он переслал из Штатов. Коробки, с которыми следующие несколько недель он будет разбираться, распаковав имущество и решая, где что разместить.

К концу лета ферма Мани станет домом.

22

Не было ничего похожего на план. На подготовку, внимание к деталям. Если бы его спросили, Водяной сказал бы, что это наполовину развлечение. Удовлетворение от того, что знаешь имя, друзей и родственников, дом и место работы, ездишь в том же автобусе, ходишь по тем же магазинам, нарочито касаешься объектов твоей привязанности, проходя мимо по улице, иногда даже останавливаешь их, чтобы спросить направление, постепенно притягивая будущую жертву ближе, ближе...

Потом, когда на руках имеется вся информация, когда выбраны время и место, является уверенность, что все спланированное и приготовленное будет вознаграждено. Это почти как право. Неоспариваемый приз за тщательность и прилежность. Наблюдение, ожидание, подготовка, иногда растягивающиеся по времени на недели, которые ведут неотвратимо к самому действу и восхитительному радостному финалу.

Но тогда, иногда думал Водяной, подготовка — это еще не все. Есть и незапланированные моменты, когда жизнь задумывает предоставить неожиданные возможности. Порой непредвиденные. Минутная слабость, секундное колебание, фатальная неосторожность. Набор случайных событий, которые нужно понять и использовать.

Раздумывая над этим сейчас, Водяной очень хотел понять, какой подход более приятен, более предпочтителен. Подготовка или случай. Это очень похоже на бизнес, решил он. Либо ты прокручиваешь домашнюю заготовку, либо тебе просто выпадает удача. И то и другое, работая по-разному, может принести вознаграждение.

В этот вечер у Водяного не было специального плана, не было требовательного шепотка в душе. В последние три месяца появились две такие случайные возможности, а вот третья перед завершающим актом потребовала несколько недель подготовки. Возможно, сегодня вечером город у моря предложит что-нибудь еще, другой благоприятный случай. И либо Водяной воспользуется им, либо позволит ему проскользнуть мимо подобно листку, увлекаемому потоком.

Вычерпай его до дна или не тронь. Еще одно удовольствие, которым можно насладиться. Поскольку имеется, как понимал Водяной, определенное наслаждение в осознании того, что ты можешь что-то сделать и все же не делаешь. Если ты подготовлен, если способен сопротивляться и устоять. Поскольку едва ли, по опыту Водяного, можно было сомневаться, что самоотречение такой глубины только обостряло аппетит к следующей встрече, усиливало притягательность ощущения предела, распаляло томительную потребность к следующему стремительному погружению.

И всегда поблизости, где бы Водяной ни бродил, его сопровождал баюкающий шум океана или ощущение, как волна накатывается на берег. Его расстояния и глубины. Настроение и движение. Его прохладное, очищающее влияние.

Этим вечером, проезжая по городу, Водяной наслаждался охватившей его бодростью, полной уверенностью в себе. Все здесь было так хорошо, так живо. И так просто. Так просто, что всегда имелась вероятность совершить ошибку. «Не смотри на мяч».

И тут, признал Водяной, имеется еще одна возбуждающая штучка, которую можно посмаковать — возможность сбоя, когда что-то идет не так, как надо. Та единственная зацепка в полотне ткани, которую можно исправить лишь истинным, опьяняющим торжеством спасения в самую последнюю минуту. Таких моментов было несколько, признался бы Водяной. Захватывающих дух, заставляющих екать сердце.

И вот в таком настроении почти безрассудного возбуждения — орудия промысла спрятаны в отделении для перчаток — Водяной еще раз объезжал улицы, рыская взглядом в поисках добычи.