Ужасная истина: Саймон уже не мог увидеть в ней прежнюю маленькую девочку.

А ведь все это время, целый час, он пытался вспомнить, какой она была прежде. Сейчас, глядя на нее, он снова попытался вызвать в памяти того ребенка с ангельским личиком, которого он водил в бассейн Еврейского общинного центра на Девяносто второй улице; ту девочку, что сидела в гамаке в Хэмптонсе, а он читал ей Гарри Поттера и за три выходных Дня труда[6] полностью прочитал два толстых тома; ту девочку, что потребовала, чтобы ей разрешили надеть костюм в виде статуи Свободы и раскрасить лицо зеленой краской за две недели до Хеллоуина, для которого он был предназначен. Но – возможно, тут сработал какой-то защитный рефлекс – ни один из этих образов не всплыл в его сознании.

Пейдж встала.

Теперь его ход.

Саймон тоже встал. Сердце гулко бухало о ребра. Он чувствовал, что начинает дико болеть голова, будто чьи-то толстые пальцы обхватили череп и сжимают виски. Саймон посмотрел налево, потом направо.

Он искал глазами ее дружка.

Саймон не мог бы сказать точно, как это все началось и пошло по нарастающей, но был уверен, что во всем виноват этот ее дружок, что именно из-за него на его дочь, а заодно и на всю семью обрушились беды. Конечно, Саймон читал о том, что наркоман сам должен брать на себя ответственность за свои поступки, что вина за них лежит на нем, и только на нем, и все такое. У большинства наркоманов (а значит, и у их близких тоже) всегда есть что сказать по этому поводу. Зависимость могла начаться с того, что они принимали наркотик после болезненной операции как болеутоляющее. Возможно также, они стали принимать наркотики под влиянием сверстников, а еще они могут заявить, что сначала решили просто попробовать, из любопытства, а потом незаметно втянулись.

Оправдание всегда найдется.

Но в случае с Пейдж – то ли по слабохарактерности, то ли из-за дурного воспитания, то ли еще почему-нибудь – все казалось несколько проще.

Жила-была милая девочка по имени Пейдж. Потом она познакомилась с Аароном. И вот какой она стала сейчас.

Аарон Корвал – подонок, откровенный и явный подонок, и когда подобная мразь соединяется с чистой невинностью, чистота испоганена навсегда, этой грязи уже не отмыть. Саймону он с самого начала не понравился. Аарону было тридцать два года, он был на одиннадцать лет старше его дочери. И в более невинные времена такая разница в годах обеспокоила бы Саймона. Ингрид же отмахивалась, не принимала это всерьез, но она привыкла к таким вещам, еще когда работала манекенщицей. А теперь, конечно, разница в возрасте – пустяк по сравнению с остальным.

Аарона нигде не было видно.

У Саймона затеплилась надежда. Может быть, Аарон вышел из игры? Может быть, этот злодей, этот паразит, живущий за счет его дочери, насосался ее кровушки вволю, высосал все, что можно, и нашел себе более лакомый кусочек? Что и говорить, это было бы просто здорово.

Шаркающей походкой, словно живой мертвец, Пейдж двинулась по дорожке через парк. Саймон пошел за ней.

А что делать, думал он, если она откажется пойти с ним? Такое было не только возможно, но очень даже вероятно. Когда-то Саймон уже пытался ей помочь, но это имело обратный эффект и вышло ему боком. Заставить ее он не мог. Он это прекрасно знал. Он даже попросил своего шурина, брата Ингрид Роберта Превиди, получить постановление суда, обязывающее ее подчиниться. Но и это не помогло.

Саймон догнал ее и теперь шел у нее за спиной. Ее изношенное открытое платье без рукавов висело на ней, как на вешалке. На некогда безупречной коже спины какие-то бурые пятна… От солнца? Или болезнь? Или ее били?

– Пейдж?

Она не обернулась, даже не замедлила шаг в нерешительности, и краткое мгновение Саймон тешил себя фантазией о том, что он ошибся и Чарли Кроули тоже ошибся, что это лохматое и неухоженное, дурно пахнущее существо, живой скелет с сорванным голосом вовсе не его первенец, не его Пейдж, которая в отрочестве играла Ходел в постановке Академии Абернати «Скрипач на крыше», не та Пейдж, от которой пахло персиками и молодостью и которая заставляла зрителей плакать, когда исполняла соло «Далеко от дома, который я люблю». Саймон не смог удержаться от слез ни на одном из пяти спектаклей, где она играла, и едва сдерживал рыдания, когда Ходел в исполнении Пейдж поворачивалась к Тевье и говорила: «Папа, одному Богу известно, когда мы снова с тобой встретимся», на что ее отец отвечал: «Все в руках Божьих, и станем уповать на волю Его».

Он откашлялся и прибавил ходу, чтобы догнать ее.

– Пейдж!