– Эй! – Я толкнула его, не задумываясь. Он чуть качнулся, а потом грохнулся на попу, одетую в огромный памперс, испустив громкий визг. Я виновато огляделась вокруг: мужик напротив одобрительно поднял большие пальцы. Молодец, Ким, ты тот человек, который, пока не сталкерит[1] бывшего парня, избивает дошкольников. Я присела, чтобы помочь ребенку, но тот оттолкнул меня и продолжил бегать кругами по залу.

Я покосилась на телефон, больше всего желая позвонить Эмили, своей лучшей подруге. Она всегда может меня подбодрить. Но она проводила эти каникулы, работая вожатой в лагере на дальнем берегу острова Ванкувер. Там не ловит сеть и нет Wi-Fi, так что я не дождусь от нее сообщения, что «все будет хорошо». Конечно, если бы я могла связаться с ней в начале лета, то, может, и не была бы сейчас в такой ситуации. А по старинке писать письмо от руки – как винтажно и ностальгично! – глупая затея, когда в таком эмоциональном хаосе тебе нужно сиюминутное общение с подругой.

Мы дружим с начальной школы, и я раньше никогда так подолгу не была без нее. Пока это лето служит ярким доказательством тому, что в одиночку я со своими проблемами справляться не могу. Я достала из сумки ее последнюю открытку. Внутри она нацарапала: «Я верю, что ты со всем справишься! Твоя поездка будет офигенной!» Эмили ставила восклицательные знаки везде и всегда. Но даже с такой позитивной пунктуацией я что-то не верила написанному. Я совсем не чувствовала себя уверенной в том, что справлюсь, и, хотя самолет еще даже не взлетел, уже ненавидела все в этой поездке.

Я глубоко вздохнула, досчитала до трех, выдохнула. У меня получится. Не хочу подвести Эмили и родителей.

В паре рядов от меня Мириам стала смеяться, запрокинув голову, будто Коннор рассказал ей самую смешную в мире шутку. Она игриво ударила его по груди своей крохотной ручкой. Все в ней такое миниатюрное. Она всем говорит, что у нее рост полтора метра, но там едва метр двадцать пять. Рядом с Коннором она смотрится нелепо. Он может посадить ее в рюкзак и таскать вокруг, как чихуахуа.

Признаюсь, если не считать ее жуткую миниатюрность, Мириам симпатичная. Ее длинные темные волосы выглядят прямо как в рекламе шампуня. Единственный недостаток – слишком яркая подводка. Она помешана на придании своим глазам формы кошачьего глаза. Мириам склонна к драме: всегда делает широкие движения, размахивая руками, откидывает волосы через плечо, болтает так громко, будто пытается заставить всех вокруг слушать ее. Она ходила в театральный кружок – может, это стало привычкой.

Никогда бы не подумала, что Коннор будет встречаться с кем-то похожим на нее – таким же показушным. Мне казалось, что ему иногда нравится молчать, а когда мы говорили, то это было о важных вещах: философия, наука, политика. Один раз утром мы встретились в кофейне и читали The Globe and Mail, молча передавая статьи друг другу. Он единственный, кроме меня самой, кому нравится читать газеты. Я поймала взглядом наше отражение в окне и подумала, что мы выглядим как взрослые. Те взрослые из Нью-Йорка или Торонто, с важными профессиями, пафосными квартирами из стекла и металла, с пропусками в местные галереи.

У Мириам отсутствовал переключатель громкости, но она не была глупой. Я ее не особо хорошо знаю – она тусит с театралами, – но не подумала бы, что ей нравится Коннор. В моем воображении ей бы встречаться с парнем с серьгой в ухе, который ратует за социальную справедливость. Он не учит точные науки, но ходит на несколько курсов с углубленным изучением. А она написала реферат по Шекспиру и получила за него награду для Литературных Зануд. Неудивительно, что мне хотелось ее прикончить.

Я вздохнула. Я не хотела ее убивать, я хотела быть ею. Мириам не украла Коннора – нельзя украсть то, чего у тебя нет. А он не кинул меня, влюбившись в нее. То, что случилось между нами, было сложным. Сложнее, чем я готова признать. У него имелись свои причины на то, чтобы разбить мне сердце. Так что если я и замочу кого-нибудь, то это будет он. Но неважно, кого я виню в произошедшем, это не меняет одного пренеприятнейшего факта: несколько недель мне придется терпеть, как они целуются, где бы ни находились. Я потрясла головой, вытряхивая эту картину из головы. Все напоминают мне: это займет лишь шестнадцать дней.

Самое худшее во всем этом – я умоляла разрешить мне поехать. Предложила родителям, если отпустят, больше никогда не дарить мне подарки. Как только Коннор сказал, что едет, – до того, как кинул меня, – я немедленно стала мечтать, как мы будем гулять по узким мощеным улочкам рука об руку. Поездка рекламировалась как «образовательная», но, на мой взгляд, это было не совсем так. Нам обещали, что там мы будем «открыты» культуре (звучит так, будто это что-то заразное). Но меня особо не волновали ни поездка, ни то, что я могу увидеть в Лондоне; меня интересовал он. Я не желала разлучаться на три недели и не хотела, чтобы он ехал куда-то один. Я представляла, как, вернувшись в школу в сентябре, постоянно напоминаю ему: «А помнишь, когда мы были в Лондоне…», – пока это не достанет всех вокруг.

Сейчас я понимаю: он хотел поехать, думая, что я не еду с ним. Записался в группу, даже не обсудив, сообщив мне об этом уже по факту. Я упрашивала родителей несколько дней: ни разу не упомянула, что хочу поехать из-за Коннора, зато давила на то, как здорово будет расширить горизонты, как хорошо это будет смотреться в моем резюме для колледжа и как интересна британская история. Они наконец поддались.

Когда мы с Коннором разошлись, я просила родителей все отменить, но тут их было не переубедить. Они настаивали, что это не из-за предоплаты, а из принципа. Папа сказал, что представился хороший шанс «укрепить характер». Ему всегда казалось, что Коннор меня не стоит. Он также язвительно отметил неправильный прикус парня, а из уст стоматолога это звучало как серьезное оскорбление.

Мама же пренебрежительно шмыгнула носом и сказала, что из-за таких, как он, «не стоит даже переживать». Она вела себя так, будто он ей никогда не нравился, хотя радовалась, когда я впервые сказала ей, что мы встречаемся. Она сама в моем возрасте влюблялась в таких, и именно такие парни, как ей казалось, не должны были замечать существование ее неловкой дочери. Она посмотрела на меня тогда по-другому, будто ее гадкий утенок наконец стал похожим на лебедя. Мы пошли вместе по магазинам и сделали одинаковый маникюр, покрасив ногти в ярко-розовый. До этой пары недель мы никогда так хорошо не ладили.

Когда мы разошлись, мама вела себя так, будто это ее оскорбили. Хоть она и сказала, что поездка – это шанс повидать мир, она также хотела, чтобы я, наподобие ей самой, высоко держала голову в этой ситуации. Конечно, я хотела бы стать таким человеком, который вовсю наслаждается миром, несмотря на разрыв, и заводит новых крутых друзей. А еще таким, о разрыве с которым потом жутко сожалеют.

Ну, раз уж я мечтаю, то к этой фантазии можно добавить приглашение к королеве во дворец, где Уилл и Кейт попросят меня посидеть с их ребенком, а Гарри и Меган попробуют свести меня с каким-нибудь мелким графом или герцогом. Хотя на самом деле следующие пару недель будут отстойными.

Я буду пристегнута без шанса сбежать, и весь полет придется наблюдать, как даже на жутких сиденьях эконом-класса Коннор и Меган не отлипают друг от друга ни на секунду. Я крепко зажмурилась, будто могла таким образом выкинуть эту кошмарную мысль из головы. С тех пор как мы зарегистрировались на рейс и узнали свои места, я уже тысячу раз сказала себе, что справлюсь с этим. Но с каждой проходящей секундой становилось яснее, что ничего не выйдет. Я взорвусь где-нибудь в десяти километрах от земли и побью их одним из журналов, услужливо предоставленных авиакомпанией.

Или снова начну рыдать. Не знаю даже, что хуже. Казалось бы, сколько человек может плакать – пока в нем не закончится вода? Почему, даже сказав себе, что терпеть его не могу, я чувствую, как в присутствии этого парня сердце будто разрывается?

Я встала так резко, что сумка свалилась на пол. Подхватив ее, я направилась к стойке регистрации. Девушка-администратор не обратила на меня внимания и продолжила печатать на компьютере, клацая по клавиатуре своими ярко-красными ногтями. Я прокашлялась, но она продолжала печатать, игнорируя меня.

– Извините… – выдавила я из себя, но она подняла палец, дав мне знак помолчать.

Наконец девушка закончила и посмотрела на меня.