– Понятное дело. У меня самого двое, – сказал классически-карикатурный ирландский полицейский. Это у него была серьга в ухе и дешевая куртка, так что стиль его классическим было назвать трудно – значит, просто карикатурный. – Ни к чему извиняться. Ладно, что это мы на улице стоим? Пойдемте куда-нибудь, поговорим спокойно.

Грейс кивнула. Этот человек был ее спасителем. Естественно, ей хотелось ему угодить. Как она могла отказаться? И все же сквозь бурные потоки облегчения уже прорывался внутренний голос, твердивший: «Не пускай полицию в квартиру». И Грейс решила его послушаться.

– В подъезде есть где присесть, – сказала она.

Почти во всех нью-йоркских подъездах стояли кресла или диваны, а иногда и то и другое. Впрочем, впечатление складывалось такое, что никто ими не пользовался. У консьержей были свои столы и стулья. Ходившие по квартирам торговцы в подъезде не задерживались, а доставщики, как правило, дожидались, когда им заплатят, не сидя, а стоя. Так что кресла и диваны были просто напоминанием о старых временах – тогда на них тоже никто не обращал внимания. Грейс жила в этом доме с детства и теперь растила здесь своего ребенка, однако не могла припомнить ни единого случая, чтобы кто-то сидел на креслах в подъезде, обивку на которых недавно сменили на неброскую в цветочек, и просто разговаривал. Грейс провела двоих полицейских в подъезд и села, поставив рядом с собой сумку и пластиковый пакет из супермаркета.

– Я знаю, что убили миссис Альвес. Мне только что сказали, – проговорила Грейс, как только полицейские расположились вдвоем на диване. – Когда прочла сообщение, вообще не поняла, о чем там. В смысле, сообщение из Реардона, – пояснила Грейс. – Ломала голову, что оно означает. А потом одна знакомая мама из школы позвонила и все рассказала. Ужасно, конечно…

– Кто вам позвонил? – уцепился за фразу О’Рурк, достав из нагрудного кармана некрасивой куртки маленький блокнот.

– Сильвия, моя подруга, – ответила Грейс. И по непонятной причине тут же пожалела, что выдала ее имя. Вдруг у Сильвии из-за неудержимого желания посплетничать будут проблемы? А потом Грейс сообразила, что узнала о чрезвычайном происшествии, связанном со школой, вовсе не от Сильвии.

– Вообще-то еще раньше я получила эсэмэску от другой подруги. Так что я и до Сильвии знала…

– Как фамилия вашей подруги? – уточнил О’Рурк. – Той, которая Сильвия.

– Штайнметц, – виноватым тоном произнесла Грейс. – А эсэмэску прислала Салли Моррисон-Голден. Она была председателем родительского комитета, в который мы все трое входили. И миссис Альвес тоже, – прибавила Грейс.

Хотя назвать Малагу Альвес полноценным членом комитета было натяжкой. Главным образом потому, что никакой работы она на себя не взяла, да и присутствовала лишь на одном собрании. Интересно, имя Малаги упоминается в списках? Грейс не могла точно вспомнить.

– Когда это было?

– Простите?

– Когда вы узнали о смерти миссис Альвес? Постарайтесь назвать точное время.

Грейс почувствовала раздражение. К чему такие подробности? Бюрократическая возня, и больше ничего. Неужели собираются всех опрашивать, кто во сколько узнал новость?

– М-м-м… – задумалась Грейс. – Погодите, сейчас посмотрю в телефоне.

Она достала мобильник и принялась просматривать список входящих звонков. За сегодняшний день их набралось немного, поэтому нужный обнаружился быстро.

– Вот, в двенадцать сорок шесть, – с непонятным облегчением объявила Грейс, будто смогла представить чрезвычайно важное доказательство. – Тут написано, что мы с Сильвией разговаривали ровно восемь минут. А почему вы спрашиваете? Нет, если не положено, можете не говорить…

Мендоса протяжно, почти мелодично вздохнул.

– Опыт научил спрашивать про все подряд, – чуть улыбнулся он. – Раньше задавал вопросы только про то, что казалось важным. Поэтому и до детектива никак дослужиться не мог. Теперь спрашиваю про любую мелочь, какая только в голову взбредет, а важно это или нет, разбираюсь потом. Вы ведь, кажется, психиатр? Наверное, сами у клиентов не только про важное спрашиваете.