Яков Соломонович Лейбман болезненно поморщился и погладил выдающийся живот через светлый льняной пиджак. Пока была жива Лидия, его жена, Якову казалось, что он останется бодрым и подтянутым до самых последних дней. Лидуши нет всего год, и его уже растащило, размазало, набило камнями и тяжелыми мыслями.

— Яков Соломонович, ждем, ждем! Какое счастье! Какая честь! — профессор Грошевский, долговязый и худой, в белом халате и широкой улыбкой во весь рот, кинулся навстречу Лейбману. — Спасибо, что нашли время в вашем плотном графике! Студенты и преподаватели, весь институт, руководство, все здесь! Как долетели? К этой лекции специально отпечатали вашу последнюю статью о методах Юнга в современной психиатрической практике. Разлетелась, как горячие пирожки! Уж не обессудьте, придется вам раздавать автографы, словно звезде экрана!

— Лев Борисович, — грассируя ответил Яков, — нам ли с вами не знать, подноготную всей этой, простите, прослойки общества.

Они понимающе переглянулись и направились к дверям аудитории.

Самолет из Тель-Авива прилетел очень рано. Академик Лейбман чувствовал себя разбитым, но уснуть так и не смог. Лежал, ворочаясь и вздыхая, разглядывая освещенные купола на фоне серого московского неба сквозь окно отеля. Все эти перелеты и поездки давались с огромным трудом, отнимали силы, но Лейбман никак не мог остановиться. Вот и сын постоянно звал его провести время с внуками. Мальчишки так выросли, что по видеосвязи Лейбман не сразу узнал их. Трое голенастых, кучерявых и загорелых дочерна журавля-погодка. Это Лидуша вечно носилась между всеми ними, помогала, когда невестка отходила от родов, и когда они с сыном начинали свой бизнес. Русская жена, против которой семья Лейбмана была категорически против сорок пять лет назад. Но он настоял, защитил, и оказался прав. Кем бы он стал без нее? И родители его в итоге умерли от глубокой старости на ее заботливых руках, пока он ездил по миру и добивался ученых степеней…

Привычно проверив ручку в верхнем кармане пиджака, Яков Соломонович немного успокоился. Простенький «паркер» Лидуша подарила ему после защиты первой диссертации, и он не расставался с ним уже никогда. И все же его крутило что-то непонятное. Он даже пару раз задал мысленно вопрос Лидуше, как делал это постоянно. Глупо, конечно. Лейбман полвека занимался психиатрией и понимал, что все эти игры с подсознанием ничто иное, как гиперчувствительность и раскол внутри самой личности. Но признавал, что после ухода Лидуши его Я-концепция далека от совершенства.

Как же не хватает ее, этих постоянных присказок и шуток, которые Лейбману поначалу были совершенно непонятны. Он и сейчас помнил лишь немногое. Только малую часть… Особенно было больно от того, что он не запомнил ее последнюю фразу в клинике. Она шутила, крутила в руках его «паркер» и вспоминала о том, как долго копила на него, подрабатывая сиделкой. Затем прошептала что-то про живот, и он тут же вызвал врачей и медперсонал. Надо было раньше заставить ее обследоваться. Не разрешать мотаться из одного региона в другой, чтобы быть полезной всем. Надо было остановиться, заняться собой…

Гул в аудитории нарастал. Лейбман почувствовал, как за дверью бушует энергия молодости. Ему всегда нравилось окунаться вглубь этой кипучей волны.

— Шолом, господа студенты! — он вошел в аудиторию, ловя на себе многочисленные взгляды.

— Друзья, не будем терять времени! — Грошевский похлопал в ладоши, призывая всех к молчанию. — Академик Лейбман специально прилетел к нам, чтобы прочесть лекцию о бессознательном Карла Густава Юнга, ибо она станет для вас одним из трех китов дальнейшего обучения на кафедре психиатрии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дина раскрыла тетрадь и в нетерпении погрызла карандаш. Тимур предлагал ей записать лекцию на диктофон, но она возразила, что и так может послушать выступление академика в научной библиотеке. А с помощью карандаша и листа бумаги лучше всего познаешь самого себя. Место ей досталось удобное, в пятом ряду, почти напротив кафедры. Если бы еще этот невысокий пузатый Лейбман не мельтешил туда-сюда, было бы просто идеально.

…- Помимо всего прочего сознание характеризуется известной узкостью. Оно способно нести в себе весьма малое информационное содержание одномоментно, — Лейбман приложил руку к верхнему карману пиджака и покрутил выглядывающий из него золотой колпачок ручки. — Все прочее в данный миг осознается, и мы получаем общее впечатление об окружающем нас мире лишь из последовательности моментальных состояний сознания. Словно наблюдаем мир через узкую щель и видим отдельные моменты. Все остальное пребывает в темноте и неизвестности. — Он откашлялся и вытер лоб платком. — Вопросы?

Дина быстро вскинула руку и привстала от нетерпения. Профессор Грошевский ободряюще кивнул.

— Дина Силантьева, первый курс, — представилась она. — Яков Соломонович, скажите, пожалуйста, что лично вы думаете об экстрасенсах, медиумах и медиаторах? Как мне кажется, нельзя полностью отрицать наличие у некоторых людей определенных способностей, — от волнения карандаш в руке Дины хрустнул, а сама она тут же рухнула на скамью.

— Кхе-кхе, — усмехнулся Лейбман и взмахом руки остановил смешки и роптание в аудитории. — А ведь девушка поступает совершенно правильно, задавая подобные вопросы. Первый курс — самое время раз и навсегда поставить точку в разглагольствованиях на эту тему. Психиатрия наука о душевных болезнях и о том, как вернуть личность в рамки объективной реальности. Должен сказать, что за свою профессиональную деятельность мне приходилось не единожды встречать людей, наделенных отличными от остальных качествами. Но, по сути, эти качества в результате являлись лишь преувеличенной заменой других сегментов, необходимых для жизни. Таким образом, рано или поздно, они все равно приходили к психоанализу как начальному этапу лечения.

Дина почувствовала, как за ее спиной кто-то произнес: «вот дура». Обернувшись, увидела двух старшекурсниц с наращенными метровыми ресницами.

— Глупее вопроса не могла придумать? Выскочка, — прошипела одна из них.

— И не говори, понаедут из своих совхозов и думают, что умнее всех, — фыркнула другая.

— А ну цыц! — погрозил им сидящий рядом с Диной молодой мужчина. Кажется, доцент, работавший на кафедре. Девицы присмирели, захлопали ресницами, а Дина перестала обращать на них внимание и стала дальше увлеченно записывать за Лейбманом.