Збигневу в октябре исполнилось бы пятьдесят четыре. Разве это возраст для мужчины? Высокий, подтянутый, улыбчивый. На него оборачивались женщины всех стран и континентов.
На цифры на могиле сына смотреть было невозможно. Почти двадцать было бы сейчас. Уже женился бы на своей Ксении. Был бы счастлив. И она рядом с ним. Сплошное сослагательное наклонение.
Беату затерясло. Неверным руками она зажгла лампадки, опалив кончики пальцев зажигалкой. От боли стало, как ни странно, полегче. Расставила цветы. Поставила свечи.
Тянуло сесть не на стоящую рядом скамейку, а прямо на мраморный бордюр на могиле мужа. Она устроилась на камне. Прислонилась спиной к памятнику Збигневу, лбом — к памятнику сыну. Замерла. Застыла. Не чувствовала ни времени, ни холода.
Голова начала кружиться. Слабость накатила удушливой волной. Руки стали липкими. На лбу выступил холодный пот. Зубы застучали. Затошнило. Пульс стучал в висках, будто барабанная установка.
Чёрная воронка затягивала сознание. Пошевелиться не было ни сил, ни возможности. Попытка повернуть голову окончилась новым приступом боли и головокружением. Сознание уходило.
Глава 64
64.
Больше всего на свете Роберт ненавидел чувство беспомощности. Когда ничего не сделаешь. Можно только стоять рядом.
Сегодня даже стоять рядом с Беатой было нельзя. Она должна была поехать на кладбище к своей семье. К мужу и сыну.
Ревновать её к погибшим было очень глупо. Но Роберта скручивало в узел от мысли, что его Бетя была чужой женой. Родила ребёнка от другого мужчины.
Страшно было думать, через что она прошла, когда они погибли. Ужасно было понимать, что ещё ничего не закончилось. И бомба замедленного действия сейчас внутри Беаты. Когда рванет, не ясно.
Сегодня его не будет рядом. Так правильно. Это Тухольский понимал умом. Но душа была не на месте. Он уговаривал себя, что уж сегодня на каждом кладбище полно народу. Полиция дежурит. Ничего не может произойти. Внутри головы настойчиво скреблась тревога.
В Мюнхен он летал последние семь лет примерно в эти даты. Ранний утренний вылет. Обратно в семнадцать часов. Достаточно, чтобы сделать одно важное дело.
Из аэропорта не стал брать такси. Сел на автобус до Банхофф. Вышел у Центрального вокзала. Зашёл купить цветов. Дождался трамвай. Минут через двадцать был на месте. Здесь, несмотря на дату, было немноголюдно. Не то, что сейчас в Варшаве. Прошёл по чисто выметенной дорожке. Ему направо.
Рихард и Катарина Бауэр. Два белых камня рядом. С одной датой окончания жизни. Седьмое сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого. Ему, значит, было почти четыре.
— Мама, папа, я приехал, — сказал тихо. Положил маме цветы.
Достал из портфеля купленные ещё в Варшаве лампадки. Похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Вспомнил, что сунул свою в карман Беатиного пальто, когда уезжал вчера. Порылся в портфеле. Нашёл старую. Хмыкнул. Та самая, которой он давал прикурить Марине в Нью-Йорке. Надо будет выбросить.
Странно было приходить сюда к людям с другой фамилией и незнакомыми именами. Его родителей звали Филип и Мария Тухольские.
Место, где их похоронили под чужими именами, добыл ему Мицковский. Покопал архивы, которые вдруг стали потихоньку открывать. Всех подробностей об их жизни не нашёл. Это будет под грифом "секретно" ещё больше десяти лет. Ну ничего. Он подождёт. Пока было ясно только, что они были разведчиками-нелегалами. И погибли в автомобильной катастрофе. Вероятно, подстроенной.