Трубка набрякла тяжелой паузой и – взорвалась довольным ржанием:
Витья! Гардаш! Эй! Испугался?! А-а?! Он испугался. Впору заорать шпрехшталмейстером: Выступа-а-ает! Ха-алодный! Пот!!. Как реакция на испуг. И действительно – выступает. Вот сволочи! Тот случай, когда готов лучшему другу вмазать по хлебалу со свирепостью, годной для худшего врага. Жаль, друг – за три тысячи километров. То есть, слава богу, друг – за три тысячи километров. Иначе вмазал бы. Объясняйся после…
Газанфар звонил из Баку. Все у них нормально. И у Газика, и у Гургена. Вот они сидят и жалеют, что Витьи с ними нет! Посидели бы втроем, как раньше. А то пусть Витья все бросает и прилетает – они встретят. Посидим! Хорошо сидим, Витья!
Оно и слышно, сволочи, оно и слышно!
Сволочи – это не со зла, это по дружбе, это отходняк после оторопи.
Пока они, Газик и Гурген, вырывали друг у друга трубку и вопили, как тут здорово (тут-в Баку, на Мясникова). Ломакин внутренне матерился, внешне отделываясь междометиями: ага! ну Ваале! во, блин!
Сообразить бы надобно сразу, излюбленный ведь прикол Газика с давних времен: принадлежность к сильным мира сего. Завидев издали каких-нибудь приятелей, фланирующих по улице Гуси Гаджиева, заскакивал в парадную дверь Ведомства, обменивался парочкой реплик с охраной, играя идиота (Я куда попал? А здесь разве не это… Ну, это… Ну, как его?… Тогда извини, гардаш!), и степенно выходил наружу в момент шествования мимо ранее запримеченных приятелей. О, салам! Салам, Газик, салам! Как дела? Да вот, работаем-работаем… Подпуская значительности полковничьего уровня, не иначе. До тех пор, пока не примелькался охране и та не выпнула его аккурат к ногам очередных шаркающих мимо знакомцев. Но Газик, хоть и упал в грязь лицом физически, тем не менее морально не упал в грязь лицом. Поднялся, отряхнулся и с горечью отставника-генерала произнес: Видали? Такая у нас работа! Одна ошибка, маленькая ошибка, и – видали?.
Сообразить бы надобно сразу! Тот же КГБ – уже и не МБ, уже ФСК. То же высшее-партийно-государственное руководство – это ныне кто, от которой партии, от которого государства. Так что сам дурак, Ломакин, и не срывай зло на друзьях.
Они, друзья, вопили, что с машиной в аэропорту встретят, что, Алескерыч, представляешь, тут коньяк на рубли всего тысяча триста, что Газик в одной комнате сохранил все как было, и Гурген просто, клянусь, домой вернулся, что дела идут хорошо, а как дела у Ломакина?!
Да-да, само собой, им, Газанфару и Гургену, сейчас хорошо. Сидят себе, коньячок кушают, балыком закусывают, оттягиваются, а Ломакин… На Мясникова, значит, сидят. Да-да, само собой. Где, ж им сидеть. И Гурген просто, клянусь, домой, вернулся. Еще бы! Она и есть, бывшая мерджаняновская квартира, – на Мясникова, в центре. Все смешалось в доме, в каждом доме. Друг-азербайджанец на исходе погромных ночей съезжает с окраинных хрущебных-ущербных Ахмедлов и заселяет жилье сбежавшего друга-армянина: а то еразы все равно займут, а они дикуши, совсем без понятия, изуродуют все… Лучше уж – друг. Спасибо, друг! Опять же в одной комнате сохранил все как было. Не-ет, это тебе, спасибо, друг! Ладно, тебе спасибо и мне спасибо. Всем спасибо. Все как встарь. А Ломакин то вчера сдуру впопыхах ляпнул Гургену: не забудь, у Газика новый адрес. Да-а, все как встарь. Лишь улица Мясникова теперь – не Мясникова, учитывая новые реалии. Она теперь – улица генерала Тарлана Алярбекова (кто такой?!). И не потому, что Мясников был революционером, следовательно, провинился перед историей. А провинился Мясников тем, что – Мясникян. И скульптурную группу Расстрел двадцати шести бакинских комиссаров до основания разнесли, вторично расстреляли. И не за комиссарство, а за шаумянство-тосепянство… Все смешалось, все смешалось, все смешалось, все смешалось…
Э! Витья! Ты слушаешь, нет?!
Как же, как же! Газик… ты там… присмотри за…
Вэ-э! Я же сказал: девятое управление! Дай, подожди, дай я еще скажу! Что, в Ленинграде не наговорились? Я его сто лет не слышал! Дай, ну!… Ну, на!
Алескерыч, ты его извини, он уже плохо понимает. Мы с утра сидим!
Я-а-а?! – приглушенный рев. Ну-ка, дай! Дай, ну, скажу! Витья, он сам плохо понимает!
Сахла, Газик, Сахла, я сказал!. Алескерыч, спрашиваю, как дела? Звонили? Приходили?
Звонили. Приходили… – подтвердил Ломакин.
И?
Не застали.
Молодец! А старушка?