Она тоже в прачечной.
А нижнее белье?
Все его нижнее белье тоже в прачечной…
Все это похоже на собачий бред…
Это и есть собачий бред, сэр! – подтвердил Иоссариан.
Слой-Солоненко, вертя, в руках сигнальные экземпляры Уловки, пощелкивая ногтем по йоссариановскому причинному месту на обложке, выражал преувеличенное недоумение:
– Смотри-ка! Можем, когда захотим! И почему Арон Самойлович упрямится с нами. Может ведь.
– А он все еще упрямится? – выражал преувеличенное недоуменно консильоре Тим.
Сигнальный экземпляр, вдруг обнаружившийся у Солоненко, – неудивительно, объяснимо: общие дела, наведение мостиков, ладится не ладится – другой вопрос… решаемый в рабочем порядке. Ломакин не вникал его это касалось постольку поскольку. До поры до времени. Фирма производит хорошее впечатление – кино помогает отснять, книголюбам способствует, всяческие сделки проворачивает – пусть проворачивает, у каждого своя поляна…
А гавришевская Уловка, вдруг обнаружившаяся в кармане мордоворота посреди злачного Хэбэя, – что ж, удивительно и… объяснимо. Объяснимо однозначно!
Ломакин стоял полуспиной к парочке. И развернулся полной спиной к ним, сгорбившись над розетками с капустой-морковкой, стоило ту узнать Уловку! Любопытно, они уже от Гавриша? Или еще к Гавришу?
Хэбэй довольно тесное заведение, пяток стоячих столиков, в толпе не затеряешься, если на тебя обратят внимание. Но парочка, похоже, не обратила внимания. Да и с чего бы?! Спина как спина. А вот Ломакин обратил на них внимание и, дождавшись, пока они не покончили с кофе, пока они не покинули Хэбэй, пока они не затерялись в толпе Большого проспекта двинулся, следом.
Они не затерялись. Свернули с Большого на Бармалеева и – проулком – в тот самый двор. Верно просчитал Ломакин: упустить из виду не значит потерять когда знаешь конечный пункт. Между ними и Ломакиным было метров сто. Как раз диаметр двора, все как на ладони, а сам вне видимости.
Парочка интеллигентствующих молодчиков знала, куда идти, башкой не крутила, не жестикулировала, совещаясь. Шла целенаправленно. И какой подъезд-подвал ваша цель, крепыши?
Ага. Запомним. Сто метров двора, если неторопливо, если прогулочно – двадцать секунд. Еще несколько секунд, чтобы сообразить, каков трехкнопочный код (4-5-8… потемневшие от тысяч нажатий кнопки). Вперед и вниз – а там… Там – Гавриш. И парочка интеллигентствующих молодчиков.
Он одним прыжком одолел пролет в подвал – цельнометаллическая дверь, никаких трафареточных обозначений, но ошибка исключена. Цельнометаллическая дверь плавно закрывалась, щель в ладонь. Вставлять в щель ладонь или даже ногу, даже в кроссовке, – лучше сразу под штамповочный пресс. Он крикнул:
– Гавриш?!
Дверь, замедляясь, остановилась и, переборов собственный вес, увеличила щель, необходимую, чтобы в нее протиснуться. Потом еще шире. И еще.
Да, это Гавриш. Очки с линзами за плюс десять, лысина и ассирийская борода в качестве компенсаций. И… вампирный оскал – два обпиленных верхних зуба по краям с провалом во всю челюсть: когда коронку примерять, Арон Самойлович? Видок, однако, у Гавриша! Брэм Стокер – умри, лучше не изобразишь! Оскал придал Гавришу кровожадность и злорадство: заходи, коли попался! Обманчивое впечатление, учитывая фатализм жертвы. Ведь безропотно впустил интеллигентствующих молодчиков двадцать секунд назад: куда денешься от них, лучше сразу, а то насилие усилится, мол, а-а-ах, не пуска-а-аешь?! Где двое, там третий (Ломакин не успел перестроить имидж хэбэйского завсегдатая, да и не надо – он явился глушить интеллигентствующих молодчиков, Гавриша ограждать, боевая раскраска, а потом растолкует жертве, что – не насильник, защитник. О, господи милостивый, еще один… Присутствуйте, участвуйте. Я не стану кричать, я уже начинаю привыкать. Кричи, не кричи – подвал…
– Арон Самойлович? – протокольно уточнил Ломакин, уже мягко оттесняя Гавриша с пути и всматриваясь вперед.