Бывший тихий счетовод городского управления по заготовкам зерновых "ЗаготЗерно" неожиданно был назначен оккупационными властями председателем городской Управы. Народ диву давался — тихий невзрачный человек, в залоснившихся нарукавниках, сутуловатый, с тонкими узловатыми пальцами, легко скользившими по счётам, никак не вязался с образом солидного "головы" Управы. И вдруг — такой карьерный взлёт!
Узнав об этом назначении, Канавкин воодушевился, настал его час.
В ортс-комендатуре (военные комендатуры нацистов в районных центрах) к писарю проявили вежливый, но вялый интерес. Белобрысый немецкий переводчик, мягкотелый, разленившийся на штабной работе, равнодушно слушал чудаковатого, явно пьющего мужичонку, настойчиво повторявшего:
— Русиш аусвайс!
Брезгливо отодвинувшись от сивушного амбрэ, пробурчал:
— Герр Лёхлер занят. Ви, — ткнул пальцев в писаря, — явиться со списком сюда. Завтра! — махнул рукой. — Я воль? Гут.
Канавкин разочарованно кивнул. Ничего не оставалось, как явиться завтра.
"Но ведь не выгнали, а пригласили прийти!" — приободрился предатель.
Оставленный для подпольной работы, Степан Прибер увидел писаря, выходящего из ортс-комендатуры, с довольным выражением лица и похолодел. Сомнений не оставалось, для чего этот человек остался в городе.
"Медлить нельзя, — решил Степан, — как узнать, что эта сволочь успела наплести немцам?"
Тихонько увязавшись следом, Прибер довёл паспортиста до самого дома. Сумерки окутали запущенный садик у дома и палисадник за калиткой. Со стороны улицы окна так и остались, закрыты ставнями. Степан решил обойти квартал и огородами пробраться к дому с другой стороны. Сумерки сгустились. Окошко со стороны огорода слабо светилось.
Подпольщик осторожно подкрался и заглянул сбоку в окно. Это была кухня. Канавкин сидел за столом у окна и привычным движением опрокидывал стакан. На доске перед ним было порезано сало и луковица, а рядом разложены листки бумаги. Писарь закусывал и неторопливо добавлял в список всё новые, и новые фамилии. Ему не нужно было сверяться с картотекой, отправленной в тыл, вся информация прочно засела в памяти.
"Да-а, урод, твою бы память, да на благое дело", — зло подумал Степан, — если пишет списки, значит, фрицам ещё ничего не успел передать. До утра эта шкура дожить не должна".
Степан притаился в зарослях кустов сирени и думал, как сделать это наверняка: "Придётся ждать, когда "труженик пера" наклюкается и его сморит сон". Канавкин трудился часа два. За это время окончательно стемнело, редкие прохожие исчезли, а патруль на эту тихую улочку забредал редко. Прибер замерз и тихо проклинал трудолюбивого предателя.
"Всё! Пора". Подцепив ножом щеколду двери, Степан аккуратно прошмыгнул в коридор. Канавкин спал, уронив голову прямо на списки. Трудно вот так подойти к спящему человеку и убить. Скользнув по спискам взглядом, электрик поразился объему информации, которую запомнил писарь.
"Эта тварь легко обрекла на гибель десятки людей", — Степан сжал зубы, именно вереница жертв, представшая перед его мысленным взором, укрепила решимость. Прибер снял с вешалки шарф Канавкина, бережно просунул край поверх плеча писаря, протянул по столу и крепко взялся за перекрученные концы. Вдохнул поглубже и со всей силы развел руки в стороны. Когда конвульсии прекратились, Степан с трудом разжал зубы и вытер взмокший лоб. Впервые он убил человека.
"Это падаль, а не человек, — возразил себе мысленно, но легче не стало, спина под рубашкой была мокрой, — так, теперь списки". Степан перетащил Канавкина на лежанку печи, снял шарф. Открыл дверцу печи, угли прогорели и светились багровыми разводами. Отлично. Тщательно собрал все бумаги и бросил в топку, проверил в столе и в шкафу, мало ли какие там могут быть "заготовочки". Убедился, что бумага сгорела, и добавил пару поленьев. Теперь можно задвинуть вьюшку и уходить.
"Утром найдут, подумают — угорел, пьющий был. Бывает".
Лишь добравшись домой, Степан понял, как измотан. "Господи, спасибо, что ты привёл меня сегодня к зданию комендатуры именно в тот момент, когда этот гад выходил оттуда. На какой тоненькой ниточке были подвешены жизни этих людей. И ведь было же известно о его феноменальной памяти, но проконтролировать отъезд не удосужились…"
***