— Простите меня, — не переставала повторять она. — Я погорячилась…
И они прощались ей все, и поскольку они не знали, какие мучения души она испытывала, они могли только лишь утешаться и радоваться за нее, за то, что она снова обретает свой боевой дух и силы, чтобы противоречить им, когда дело касалось отъезда.
В действительности, они удивлялись быстроте, с которой она возвращалась к жизни.
Под солнцем, словно в руках умелого парикмахера, ее волосы снова становились мягкими и блестящими.
Ее бледность сменялась румянцем, губы становились ярче, тени под глазами исчезали, и вот уже она являла собой ту тревожную красоту, которая характерна для женщин, протанцевавших всю ночь на балу.
Индейцы-кочевники начали прибывать, и не понимали, что произошло с фортом, где хлеб, где все люди?..
Они смотрели на разрушенный городок Вапассу, который они привыкли посещать, затем, отказываясь верить в происшедшее, они ставили свои вигвамы. И вот уже равнину наполняли дымы, крики детей, лай собак, индейцы готовились к летним работам.
Но вот истек последний день, и караван стал готовиться к отправлению.
Анжелика сердилась на Колена так сильно, что не отвечала на его вопросы, когда он к ней обращался.
В последний момент сигнал к отправлению был отложен, потому что куда-то делись дети. Они предпочли заняться самостоятельными исследованиями округи. Однако, они не должны были далеко забраться.
Пока их искали, носильщики сняли со спин свои грузы.
Глаза Анжелики оглядели Вапассу и устремились к горизонту.
Внезапно она перестала грустить. Эти горы, эти леса поведали ей свой секрет. Она не имела права забыть, дать пригнуть себя к земле тяжестью жизни.
Индейцы, которые издалека наблюдали за белыми, внезапно оживились и понеслись к ним толпой, что-то возбужденно выкрикивая…
Анжелика почувствовала, что ее словно ослепляет какая-то вспышка.
Индейский ребенок бежал к ней, протянув руки, и она тоже бросилась к нему, сама не зная почему. Словно волна любви подхватила ее на свой гребень, со всеми порывами, страстями и надеждами.
— Онорина!
Она подхватила легкое тельце и, держа ее на руках, думала, что умрет от счастья.
Ни лицо девочки, ни ее одежда, ни волосы, смазанные жиром, не смогли обмануть ее.
Она узнала бы ребенка под какой угодно маской, она узнала бы живой блеск глаз Онорины.