– Не валяй ваньку. Я же не идиот.

– И я не идиот, – с готовностью заявил он. – Время вашего нахождения в питомнике совпадает со временем смерти дежурного.

– Откуда ты можешь знать, во сколько я там находился, если даже я не могу с уверенностью до часа это вспомнить?

– Элементарно. В ноль-ноль часов пунктуальный Шилков доложил по телефону дежурному по Управлению, что в хозяйстве «без происшествий», а в ноль-ноль часов двадцать пять минут к Шилкову приехал с проверкой начальник питомника и обнаружил подчиненного с пулей в голове.

– А если я уехал до его доклада дежурному?

– Опять не получается. С двадцати трех часов до двадцати четырех у Шилкова находилась его жена. Их дом рядом. А в одиннадцать часов вечера, насколько мне известно, еще светло. Да и это тоже несущественно, потому что последний кинолог ушел из питомника в десять вечера. Вот так. Ты что, не знаешь – все Управление во главе с начальником на ногах с половины первого ночи? Уже отработано все, что можно отработать! На тебя могли бы и не выйти, если бы прибывший на смену мертвому Шилкову старшина не признался, что ты незаконно содержал в питомнике собаку.

– А с чего бы ему в этом признаваться? – удивился я в который раз. – Там содержал пса, причем – незаконно, не один я. Между прочим, бультерьер начальника Управления содержится там же. Как и собака Шилкова, которую наверняка приходила кормить и выгуливать его жена.

– А мы пошли смотреть вольеры. Все собаки были на месте, кроме одной. Спросили, почему в клетке нет псины и почему клетка распахнута настежь. Сменщик Шилкова и признался.

Клетка была распахнута настежь? Я прекрасно помню, что закрыл ее, когда уходил!

Пора было ставить все точки в этом деле. Пришел момент, когда стало все ясно и понятно. Люди Гурона приехали вслед за мной и опоздали. Старшина их послал подальше. Им ничего не оставалось делать, как устранить преграду и найти в питомнике Рольфа. Черт! Брать на себя вину за смерть Сергеича было глупо – эти сволочи могли убить любого, кто бы встал на их пути. Рольф стоил денег, а деньги – цель их существования. Но Шилков… Он-то здесь при чем? Спокойный мужик, всю жизнь с собачками провозился.

– Ладно, что от меня-то нужно? – Я уткнулся взглядом в пол, боясь, что серый оттенок на моем лице Ступицын воспримет как осознанную необходимость признания.

Да в чем? В убийстве Сергеича, что ли?!

– Антон Павлович, ты же умный человек, – заговорил Ступицын голосом проповедника, по-свойски переходя на «ты», словно стирая доселе существовавшую меж нами грань недоразумения. – Ты прекрасно понимаешь, что приходит момент, когда дальнейшее упорство только усугубляет и без того тошное положение…

– Прекрати эти песнопения. Я сам их пел по молодости. Лучше взвесь факты. Из моего пистолета нельзя человеку сделать дырку в голове.

– Можно вполне предположить, что ты стрелял из другого пистолета.

– А почему бы тебе не предположить, что стрелял другой человек?

– По времени не сходится.

– Ты спятил, Тупицын. Зачем мне убивать Шилкова? Мотив?

– Он мог не отдавать тебе собаку.

Я посмотрел на него, не веря своим ушам.