Но сам он есть не стал, вторых 67 копеек на комплексный обед у него не было.
Вечером ехали в троллейбусе домой к Довлатовым. Освободилось место. Сергей предложил мне сесть. Я попросила: сядьте лучше вы, а то невозможно все время разговаривать с задранной головой. «Вот вам не нравится мой рост, — ответил он, — а один знаменитый наш современник, Александр Кушнер, сказал мне недавно: „Если бы я, Сережа, был таким высоким и красивым, то все ваши беды мне казались бы игрушечными“».
(Сергей шутливо отзывался о многих, кого любил и даже чтил. Однажды в редакции он протянул мне стихотворение Кушнера, перепечатанное для меня на машинке; я отреагировала уважительно, но не восторженно, как ожидал Сергей. Он растерянно забрал у меня листок и спросил с жалостью: «Что же вы цените в современной поэзии, если не это?!»)
На плите стояла кастрюля с супом, в нем лежала громадная, во все кастрюльное дно, кость. Непомерную эту кость пытались уместить в моей тарелке, что было невозможно, суп выплескивался по бокам; опять обсуждали отъезд; Лена снимала плащ и говорила тихо, без раздражения: «Хуже уже быть не может, значит, там точно будет лучше».
В августе 90-го моя книжка была в гранках и еще можно было что-то вычеркнуть или дописать, но можно было и теперь оставить все как есть: тексты Сергея, его письма — не менялись. А еще через год следовало бы вычеркнуть только одно слово «писатель» — об этом уже знали все.
А пока, в 1975–76-м:
Дорогая Лиля!
Спасибо за внимание и дружбу. Московское письмо, которое я алчно распечатал, денег не сулит. Хотят использовать на радио мой bestseller в «Юности». В такой же ситуации Алма-Атинское радио заплатило 200 рублей. Хаос и беспорядок…
Новостей мало. На работу не берут. Первые заработки ожидаются в сентябре. Зато сочиняю много, от отчаяния. Написал мстительный рассказ о журналистах «Высокие мужчины». Заканчиваю третью часть романа. Ну и кукольную пьесу с лживым названием «Не хочу быть знаменитым». Она лежит в трех местах. Пока не вернули. Не могу удержаться и не напечатать для Вас финальную песню оттуда:
Здесь, прервав Довлатова, я позволю себе отступление в 2002 год. Как приятно спустя четверть века напомнить себе и другим о том, что у литературы нет срока давности.
Пьеса, как сказано в письме, была разослана в три театра, и ни один из них пока еще не вернул ее автору.
Тут нужно пояснить: в советскую эпоху далеко не все художественные издания и прочие культурные учреждения имели право не рецензировать и не отсылать авторам их рукописи. Большинство из них обязано было внимательно и бережно относиться к сочинениям трудящихся масс, а именно — возвращать присланные произведения с доброжелательными приписками примерно такого содержания:
«Уважаемый Имярек! С большим удовольствием прочли ваши стихи (повесть, роман, пьесу, новеллу, очерк, рассказ и так далее), многое понравилось и привлекло, особенно взволновало ваше доброе отношение к лошадям (людям, кочегарам, женщинам, делу мира, озеленению планеты и так далее), тронули сюжет и стиль (тема, мировоззрение, композиция, версификационное мастерство и так далее), однако, к сожалению, ваше замечательное произведение мы вынуждены вам вернуть, поскольку в нашем редакционном портфеле уже есть вещь, очень похожая на вашу по теме, стилю, композиции и исполнению, а также потому, что наш журнал (наш театр, наше издательство) полностью обеспечен материалами на ближайшие десять лет. Вам же советуем пока учиться у Пушкина и других наших драгоценных и неисчерпаемых классиков. С нетерпением ждем ваших новых произведений, с глубоким уважением и благодарностью за то, что вы обратились именно в наше издание (наш творческий коллектив, и прочее и прочее)».
Чем нежнее была подобная приписка, тем меньше было у автора надежды хоть когда-нибудь опубликовать или поставить на сцене свое произведение.
Но пока ответа не было, позволительно было мечтать. Действительно, один раз на миллион приходил ответ совсем иной — грубоватый и резкий:
«Уважаемый Имярек! Получили вашу рукопись. Она показалась нам растянутой и скучной. Характеры главных героев не прояснены и не раскрыты. Композиция хромает и в конце просто заваливается набок. Стиль убогий. Идея жалкая. Мысль глупая. Но в связи с нехваткой материалов и заинтересованностью в теме мы решили опубликовать (поставить) ваше сочинение при условии, что вы в кратчайшие сроки переделаете комедию в трагедию (водевиль — в оперу, роман — в новеллу, невесту — в старушку-мать, стрелочника — в директора завода, балерину — в ткачиху, перепишете все стихами, а именно пятистопным ямбом, стихи превратите в производственную прозу».
Чем грубее и оскорбительнее были замечания, тем больше было надежды на дальнейшую публикацию или хотя бы вялотекущие переговоры, поддерживающие в авторе творческие амбиции.
Сергей Довлатов в том давнишнем письме находился как бы в отрадной поре советского автора — рукопись ему пока не вернули, а следовательно, теоретически он мог рассчитывать на грубоватое предложение.
Тогда, полагаю, Сергей так и не получил из театров никаких известий. И ни для кого из друзей, кроме меня, судя по всему, финальную песню из пьесы не перепечатал. Может быть, и вовсе он эту вещь не показывал приятелям, а в Америке забыл о ней совершенно, как еще о нескольких вещах, писавшихся в Союзе…
И вот спустя четверть века, в 2002 году, в Псковском кукольном театре стали разбирать архивы и нашли случайно сохранившуюся папку с надписью: «Сергей Довлатов. Человек, которого не было. Кукольная пьеса. 1975 год». Сергей Довлатов — классик, и уже никому не верилось, что вот так, запросто, в захламленном архиве валяется оставшаяся без ответа, а скорее всего и без прочтения, рукопись его пьесы. Не особенно надеясь на удачу, сотрудники театра стали, однако, искать доказательства подлинности своей находки. Анализ текста доказал его принадлежность перу Довлатова, не хватало только какого-то окончательного аргумента, какого-то последнего факта, чтобы издать счастливый возглас. Перебрав все прочие источники, обратились наконец к сборнику «Малоизвестный Довлатов», выпущенному в 1995 году в Санкт-Петербурге журналом «Звезда». Там, в разделе «Приятели о Довлатове», были напечатаны мои воспоминания и целиком цитировалась финальная песня из кукольной пьесы.