Стоило мне подумать, как я наткнулся на еще одну вывеску — «Маяк». Чуть подальше, буквально через здание, снова. На тот раз гостиница «Мечта». Следом «Садко», «Алла», «Восьмое небо» и «Старый город». Вся улица была застроена гостиницами! Причем, здоровенными.

Следом, я обратил внимание на температуру воздуха. Солнце только поднимается в зенит, а по ощущению где-то 27–28 градусов. То есть, уже довольно жарко. И гостиницы. Курорт?

Сразу начал искать подтверждение этой догадки. И нашел их. Деревья южные — узнал грецкий орех, шелковицу и платан. У каждого гостиничного подъезда — пальмы. Много вьющихся растений, вот, например, этот бордюр полностью оплетен ползучим фикусом. Сочи?

На «мой» Сочи, хотя я там и бывал всего три раза, этот город не походил. С другой стороны — а должен? Здесь тот же год, когда я умер в своем мире, и, если Распределитель не соврал, Советский Союз не распался, а продолжает строить социализм в мире, и в отдельно взятом государстве. Значит и Сочи тут другой. Не похожее на мой.

В этот момент зацепился взглядом за очередное название гостиницы, и все сложилось. Называлась она «Анапа», и я почему-то уверен, что находись она в городе Сочи, то именовалась бы иначе. Итак, я с локацией определились. Это Анапа, город-курорт. Черноморское, мать его, побережье.

На машины, я тоже глядел без особого удивления. Привычные очертания малолитражек, кроссоверов, даже джипов — никакого тебе ретрофутуризма, короче. Только названия… Вот эта ласточка — ну вылитый же «Хендай соната», но с шильдиком «Москвича». Красавец-кроссовер напоминает «Киа Спортэдж», а надпись на багажнике утверждает, что передо мной «Лада Альбатрос», причем какой-то шестой модификации.

Все это без всяких сложностей укладывалось в голове — без оценок и ярлыков. Привычно распределялось по полочкам, чтобы потом сформироваться в цельную картину. А ноги в это время несли меня к оркестру, наяривающему свой летний марш — вот, подходящее слово!

Вскоре начали встречаться и люди. Сперва одиночки, парочки, мамы с детьми. Одеты все они были привычно, как одевались люди и в моем мире. Летние платья, свободные брюки и штаны, кое-кто щеголял шортами чуть ниже колен, кто-то — в майке, которую иначе, как «алкоголичкой» я бы не назвал.

«Да и с чего бы одежде не быть привычной, старый ты дурак. — думал я, шагая по тротуару, и ловя на себе удивленные взгляды. — Если есть закономерность в области дизайна машин, то она просто обязана иметь продолжение в фасоне одежды».

Моя же, убитая близким знакомством с мусорным контейнером, внимание привлекала. И, прежде чем я дошел до горпарка, а именно он стянул людей с окрестных улиц, там уже настоящая толпа собралась — ко мне направились двое стражей порядка.

Патруль из двух человек. Черные легкие брюки, белая рубашка, белая же фуражка, добавляющая их облику дополнительную такую курортность. Ремень-портупея, на которой я почему-то не разглядел не дубинок, ни наручников, ни даже табельного оружия. Только небольшие радиостанции, с выведенной на погон кнопкой приема-передачи, и непонятный чехол-тубус, в котором логично смотрелась бы складная подзорная труба.

— Старшина Васильев. Молодой человек. — с улыбкой обратился ко мне старший наряда. — Что за внешний вид?

На «молодого человека» я отреагировал с некоторой задержкой, хотя и понимал, что обращается он ко мне. Просто… давненько меня так не называли. Да и сам милиционер был старше меня может быть лет на пять. Как и его напарник.

— Упал. — признался я со скорбным видом.

— В мусорный бак, что ли? — проявил неожиданную проницательность милиционер. Я даже нахмурился, подозревая, что тут все мысли научились читать, но оказалось, что своим предположением старшина назвал самую очевидную причину.

— Скорее, он на меня. — скованно улыбнулся я. — Иду вот домой, переодеваться.

— А далеко живешь? — с прежней открытостью поинтересовался Васильев.

Простой, казалось бы, вопрос, а ответить на него было довольно сложно. Я, конечно, выдал: «Тут недалеко, пару кварталов всего», однако, что будет, если он меня спросит точный адрес?

И он спросил.

Подлость всей этой ситуации заключалась в том, что я ничего о жизни этого парня, в чье тело меня затолкал Распределитель, не знал. Ни того, как его зовут, ни где он живет — ничего. Ни памяти, ни родины, ни флага.