На полу валялось несколько винных бутылок. Я отметила про себя, что все они были пустыми. Потолок здесь явно был выше. У стены лежало несколько потемневших от времени досок. Я подумала, что когда-то они могли быть лавкой или чем-то в этом роде. Это, в свою очередь, натолкнуло меня на мысль о тюремных казематах. Рядом — что-то серое, матерчатое, может, рогожка? Дальше, там, где луч света тонул во мраке, угадывалось что-то еще. Думаю, пара лишних метров не грозят мне заблудиться. Луч света медленно пополз от пола к потолку, забираясь все дальше. Стены были неровными, закругленными, и несколько камней торчало наружу, образуя нечто вроде ниши, защитный свод над тем, что я едва могла различить. Фонарик дрожал в моей руке, и луч света плясал как бешеный.

До меня вдруг дошло, что электрический свет, должно быть, впервые проник сюда, в этот коридор. Я представила пылающие факелы, мечущиеся по стенам тени. И следом конус света уперся в нечто непонятное, покоившееся в самом дальнем углу.

Выдох застрял у меня в глотке. Я сделала шаг вперед, крепко ухватившись за фонарик, чтобы он не дрожал.

Человеческое тело было едва различимо. Кожа сливалась по цвету с камнями в стене, с песком на полу. Словно она приобрела тот же бледный серо-коричневый оттенок, что и подземная пещера. Возможно, тело было еще более серым, чем земля под ним. Маленькое и щупленькое, скрюченное в позе зародыша.

Ребенок. Кажется, это был ребенок.

Ничего похожего на вонь разлагающегося трупа, только прохладный запах земли и подвала. Словно жизнь покинула это тело, оставив после себя лишь высушенную оболочку.

Не в силах ничего с собой поделать, я осторожно приблизилась к трупу и опустилась перед ним на колени, стараясь ни к чему не притрагиваться. Посветила на то, что когда-то было лицом.

Такое неестественно худое, словно все, что было под кожей, исчезло, пропало. Кожа туго обтягивала череп, словно натянутый парус. Как сумела сохраниться кожа, когда не было никаких глаз? Серые пустые глазницы таращились в бесконечную пустоту.

Не в силах отвести взгляд, я продолжала смотреть. Торчащие волосики на лбу, остатки того, что когда-то было шапочкой. Или кепкой? Сколько времени миновало, прежде чем она окончательно истлела и превратилась в пыль? Ребра и тазобедренные кости, твердые и острые, выпирали наружу, словно пытаясь прорвать кожу. Кажется, это был мальчик. От штанов остались одни обрывки, коленные чашечки торчали наружу, на ногах — пара башмаков. Шнурки практически истлели, но кожаный верх и подошвы были почти целыми, худенькие ножки походили на птичьи.

Что-то острое впилось мне в руку, когда я оперлась о пол, чтобы подняться. Вскрикнуть я не вскрикнула, но фонарик от неожиданности выронила. От удара он погас. В ушах зашумело. Руками я лихорадочно ощупывала песок, камни и мусор на полу, обнаружила осколок бутылки, о который поранилась, наконец нашла фонарик. Я так и сяк покрутила его, понажимала на кнопку, постучала о землю, но он так и не зажегся.

Пятясь, я отползла от ребенка и попыталась перевязать кофтой руку, чтобы остановить кровь, которой натекло уже порядочно. Кое-как поднялась на ноги. Все так же пятясь, преодолела последние шаги, пока не почувствовала за спиной твердый камень, и, придерживаясь рукой за стену, двинулась по туннелю обратно. У тьмы не было цвета, она просто была, и все. Я натолкнулась на тележку, которая внезапно возникла у меня на пути, надежное ощущение дерева и железа. Слабый проблеск во мраке, и спустя несколько секунд я увидела тени — луч от лампы в подвале наверху. Просачиваясь вниз, он добирался до меня, словно предчувствие света. Я сумела различить расползающееся на ладони пятно крови, ощутила пульсирующую боль. Издалека донесся крик Даниеля:

— Соня? Где ты, черт возьми?