— Я не знал об этом, — простонал он, ломая руки. — Зачем она это сделала? Я больше никогда не встречал Ахо, ни после того вечера, ни потом, когда их депортировали из страны. Ей-богу, я не знал!

— Думаю, так она хотела сберечь вино. — Я несколько раз перечитывала те строчки из рассказа Ахо, пока поезд тащился через Центральную Европу. — Ведь она хотела быть уверенной, что, когда Йоханн вернется домой, все останется в целости и сохранности, вино и ценные вещи. Юлия Геллер верила, что однажды они смогут вернуться. Она сказала Ахо, что они отправятся в Вену.

— В Вену, — повторил Ян Кахуда.

Из подслушанных тайком радиопередач они узнали, что Вена превратится в раскаленные добела каменные руины с летающим вокруг человеческим пеплом. Бомбер Харрис, тот, что сбросил бомбы на Дрезден, пообещал, что лично позаботится об этом.

Этого не случилось, но народ все равно голодал, даже в Вене.

Ян видел Ахо и Юлию на вокзале, когда их сажали на поезд, но не осмелился подойти поближе. Это был товарный поезд, но он не знал, куда тот направляется.

— Она пыталась держать его за руку, — рассказывал он. — Но у нее не получалось. Никто не держит своих мам за руку в двенадцать лет.

Садовник беспокойно огляделся. У меня возникло ощущение, что он хочет, чтобы я ушла. Нервозность, сквозящая в его движениях. Рюмка водки, мелькнула мысль. Я прикинула возможность напроситься в собутыльники, но потом вспомнила, что за рулем.

Снаружи начинало смеркаться, струившийся с неба свет приобрел холодные оттенки, стал синим и прозрачным, отчего пейзаж казался написанным акварелью. Я снова спросила Яна Кахуду про его свидетельские показания, есть ли что-то еще, что он рассказал полиции, но утаил от меня.

Старик заколебался, открыл было рот, но потом бросил взгляд в сторону реки.

— Я уже совсем старый, — сказал он. — На расстоянии, да еще в темноте много не увидишь.

Возле похожего на за́мок дома я притормозила, пропустив вперед несколько грузовиков. Дикий виноград увивал ветхие фасады и треснувшие колонны. Глядя на него, меня поразила та жестокость, с которой здесь все приходило в упадок, ненасытная прожорливость природы, какая-то затаенная злоба. Да еще этот мост и неумолимо бегущий поток под ним. Огни проезжающих мимо машин отражались в воде, и следом снова тьма. У стоявшей позади меня машины внезапно вспыхнули фары, едва не ослепив меня, заурчал мотор, и мне пришлось принять решение. Я повернула направо, не к усадьбе, а в город, и небрежно припарковалась, наполовину заехав на тротуар. Задрала голову и поглядела наверх, на окна моего номера, где я провела несколько ночей. Кое-где в соседних номерах горели лампы. В их рассеянном свете почти стершиеся буквы на фасаде проступили более отчетливо, сложившись в немецкое слово Gasthaus.

Либор тепло поприветствовал меня и сообщил, что, к сожалению, все номера заняты, очень жаль, что я не позвонила заранее. Потом извинился, сказав, что очень занят в ресторане, так что я села и заказала себе еду. Каждый раз, когда хозяин гостиницы оказывался рядом с моим столиком, я выдавала ему по кусочку историю об открытке. О том, как она была доставлена по адресу и ее получателем оказался один из депортированных судетских немцев.

— Так, значит, та женщина имела к ним отношение? — спросил он и, смахнув со стола несколько хлебных крошек, смял использованную салфетку.

— Ее семья владела усадьбой с виноградником до 1945 года.

Либор водрузил на стол хлебную корзинку. Он забыл, что я заказала минеральную воду, и сервировал привычный бокал вина. Я не стала возражать.

— Возвращенцы, — проговорил он, — они начали появляться здесь после 1989 года, почти все из Западной Германии. Их можно было узнать по тому, как они выбирались из своих «БМВ», заблокировав уличное движение. Пялились на каждый камень и сетовали, как же здесь все изменилось, стучались в двери, желая осмотреть дома, которые, как они говорили, принадлежали им. Нескольких друзей моих родителей обвинили в воровстве, потому что у них в шкафу лежали простыни с вышитой на них монограммой чьей-то бабушки.

Либор отправился принимать заказ в другой конец зала.

Грохотал телевизор, мельтешение рекламных роликов в перерывах между матчами, мужчины тридцатилетнего возраста с намеком на пивное брюшко, туристы. Под головой косули, склонившись над телефонами, сидела юная парочка, должно быть сравнивала друг у друга снимки, сделанные за день: улыбки на фоне гор, скалы и обрывы, хвастались, наверное, на своих страничках в соцсетях о неизвестной жемчужине, которую им повезло обнаружить в глубине Центральной Европы.

На стол передо мной приземлился бифштекс.