гр. Орешков Григорий».
«Я родной земли печальник...»
Сергей Есенин. Мой путь. Избр. соч. в 3-х т. Т. 3. Челябинск, 1994, с. 322.
Датируется 1923–1924 годами.
Четверостишие было известно в семье Вс. Э. Мейерхольда и З. Н. Райх. Текст и рассказ об обстоятельствах появления экспромта записаны в 60-е годы литературоведом А. Л. Казаковым от Ольги Федоровны Орловой, бывшей воспитательницы Тани и Кости Есениных.
По рассказу З. Н. Райх О. Ф. Орловой, после одного из приводов Есенина в милицейский участок он попросил начальника отделения отпустить его домой: он поэт, а поэт не может быть арестован наравне с бродягами и проститутками. Начальник предложил Есенину тут же сочинить стих. Поэт и сочинил этот экспромт, удивив окружавших, после чего был освобожден (собрание А. Л. Казакова, Челябинск).
«Шафранный день звенит в колосьях...»
Красная газета. Веч. вып., Л., 1926, 28 дек., № 311 (в очерке Владимира Ричиотти «Есенин перед самим собой»).
Рассказывая о встрече с Есениным в одной из ленинградских квартир ‹июнь 1924 года›, Владимир Ричиотти вспоминал, как поэт попросил его спеть популярный тогда «Шарабан».
«Я настроил гитару, — продолжал В. Ричиотти, — ударил по струнам и запел. Есенин не сводил глаз с моих губ, встряхивал своими солнечными кудрями, которые кольцами спадали на голубые глаза. Он несколько раз менял свою позу, ища удобного расположения и, наконец, задорно сверкая глазами, стал мне подпевать. С последней строфой «Шарабана» стиховой материал песни был мною исчерпан, и я замолк, но голос Есенина все усиливался и звенел. Поэт импровизировал темы. Я, почти не дыша, тайно слушал и с увлечением дергал гитарные струны, а Есенин пел все новые и новые строфы о луне, о девушке и о душе. Я не помню всей песни, которую он мгновенно сложил, но мне почему-то запомнились последние три строфы: ‹далее идут первое двустишие и припев: «Ах, шарабан мой, американка»›. Я с жаром подхватывал припев, а гитара с надрывом вздрагивала под руками. Есенин вдруг охладился, закрыл глаза и стал медленнее и труднее произносить свои строфы: ‹далее идут второе двустишие и припев: «Ах, шарабан мой, дутые шины, // А я поеду да на машине»›.
И совсем каким-то глухим речитативом полупропел, полупрохрипел: ‹далее — третье двустишие и начало припева: «Ах, шарабан мой...»›.
Есенин заплакал и опрокинулся на диванные подушки. Слезы теплыми струями плыли по щекам и уголкам рта...»
«Берегись, Керзон...»
Публикуется впервые.
Двустишие приводится в письме Е. А. Гурвича Ю. Л. Прокушеву (ноябрь 1962 г.), хранится в собрании Ю. Л. Прокушева (Москва).
Печатается и датируется по этому письму.
«В 1924 году, — сообщал Е. А. Гурвич, — в бытность в Баку Есенина ‹...› он зашел как-то в редакцию газеты «Труд» АСПС ‹Азербайджанского Совета профсоюзов› и увидел шарж на председателя Баксовета Конушкина или председателя Союза горняков Никишина (не выяснил еще) с огромной шашкой на боку, которую ему преподнесла подшефная войсковая часть. Есенин вынул карандаш и подписал: ‹далее идет текст двустишия›».
«Тетя Мотя...»