– Да я только рад буду, я даже мертвякам приятного аппетита пожелаю и кетчупа им подгоню, чтобы мясо говном поменьше отдавало. Но если так, ты в темпе отправишься туда за пулеметом и принесешь мне его без царапинки.

– За каким таким пулеметом?

– А за таким, который Резик у меня выклянчил. «Эйч двадцать четыре», переделанный под барабанный магазин от пятого «гарика», второй такой ты во всем Полисе не найдешь, там эксклюзив на эксклюзиве, он хороших денег стоит. Твой ласковый командир повыпендриваться перед красивыми мальчиками захотел, ну так ветер ему в спину. Но не будет пулемета, я его на тебя повешу, а на тебе и так долгов, как зубов у рубера.

– Ты че, разве мне пулемет выдавал? Че за беспредел вообще? Я тут при каких делах?

– При таких, что ты за Резика перед Наганом подписался, когда мы вас забирали. Кто говорил, что пулеметчик из него огонь? Твои слова? Твои. За язык тебя не тянули, так что получи и распишись. Ты за такой раритетный ствол, в борделе у тети Клавы на подмене у самых дешевых сосок отрабатывая, за год и половину не спишешь, ушлепок обнаглевший.

Неделикатно-деловой разговор был прерван появлением двух человек – уже знакомого Карату Ролика и уродливо толстого парня, будто на убой откормленного, с болезненно-бледной рыхлой кожей, глаза заплывшие, еле-еле в щелочках проглядывают. На боевика вообще не похож, форменный камуфляж и черная майка смотрятся на нем так же уместно, как бронежилет пятого класса защиты на ощипанном страусе. Ни ножа на поясе, ни пистолета, и вид такой, что понятно с первого взгляда: повстречай этот тип зараженного не самых опасных стадий, в одну секунду словит обширный инфаркт и обильно утяжелит штаны.

Толстяк прямо с порога страдальчески сонным голосом заканючил:

– Ну только, блин, прилег, ну Скат, ну чего тебе опять понадобилось?

– Кислый, ты хоть что-нибудь, кроме как спать и жрать, умеешь? Я вот знаю только одно, на что ты способен, кроме этих двух вещей, так вот давай, занимайся. В темпе занимайся, пока мертвяки опять не набежали.

– Да не набежит никто, – совсем уж сонно заявил толстяк. – Я только что обновлял, их сюда сейчас палкой не загонишь.

– Когда это только что? Дрозд еще полчаса назад говорил, что стаю засек в полутора километрах. Полтора километра, Кислый, это ни о чем, это почти ноль. Всего пара минут, и они доберутся до твоих жировых запасов. Вообще ни намека на туман не осталось, вон выгляни, взгляни на картину.

– Да на что там смотреть, – сказал толстяк, уверенно направившись в сторону газовой плитки с расставленными возле нее посудинами с лапшой. – Туман в таком деле необязательно, он как бы бонусом идет, если погода хоть маленько помогает. А сейчас жара такая, что жить неохота, какой тут может быть туман? Да никакого. Кислятиной маленько попахивает, ну и ладно, мертвяки получше нас чуют, им этого за глаза хватает, разбегаются, будто от чумы, у них в башке записано, что от такого драпать надо.

– Сказано – поднови! – стоял на своем Скат.

– Да я тебе что, бочка бездонная? Выдохнусь, и что дальше будет?

– А дальше будем тебя спеком обкалывать и самым вонючим живчиком заливать. И жрать не будем давать, может, хоть так шевелиться начнешь.

– Дай хоть кофе попить, в себя прийти, я ведь вообще не спал, голова не соображает.

– Да пей уже, бурдюк бездонный, только в темпе. Ролик, завари ребятам пожевать.

– Нижним?

– Говна вы два куска, оба, сколько уже можно меня раздражать? Ну а каким же еще, если до вечера как до Пекина раком. И следи, чтобы этот жиртрест в одно рыло все не приговорил. Так, с одним делом вроде разобрались, а теперь самое время с дорогим гостем поговорить.

На этих словах Султан, до сих пор с самым флегматичным видом подпиравший стену, резко сорвался с места и, подскочив, отвесил Карату сбоку такую оплеуху, что у того голова едва на сто восемьдесят градусов не обернулась, что позволило разглядеть прежде недоступные взгляду детали незамысловатого интерьера – второе завешенное брезентом окно и установленный напротив него крупнокалиберный пулемет.