Перед выходом Ксения особенно тщательно, хоть и неумело, красилась. Обычно в те дни, когда не надо было играть на сцене, она и вовсе обходилась без макияжа, не вставляла в близорукие глаза контактных линз, но сегодня требовался ударный слой краски. Во-первых, чтобы продемонстрировать Пете, что у нее все хорошо. Но главное – всю ночь ее мучили кошмары. Она то просыпалась, вновь услышав тот свист с лестницы, то убегала через бесконечные питерские сквозные дворы от мрачной фигуры в черном плаще с капюшоном. И вдруг, похолодев, видела перед собой старый растрескавшийся асфальт, колеблющийся, как маятник: вправо-влево. Пыталась поднять голову, но ничего не выходило, и понимала, что висит вниз головой, одна нога, вывернутая под неестественным углом, застряла на уровне первого этажа между облупленной стеной и ржавым раструбом водосточной трубы. Абсолютно беззащитна. Она слышала медленные шаги – кто-то подходил к ней, а она ничего не могла сделать, ничего. Сссс… – доносилось до нее, и она рывком садилась на кровати, в холодном поту и с сильно бьющимся сердцем.
И вот теперь, много раньше назначенного часа, ее сильно клонило в сон. Накрашенные глаза и потереть было нельзя. Поэтому она смирилась: натянула связанную бабушкой шапку, застегнула на все пуговицы немодное драповое пальто и вышла под дождь, неся прямо перед собой вырывающийся из рук зонтик – дождь, договорившись с северо-западным ветром, летел в лицо почти под прямым углом.
Из-за дождя, шума ветра в ушах, шелеста шин проезжающих мимо автомобилей она не сразу услышала шаги. Народу на Садовой было мало, но, когда она свернула на канал, проклиная себя за то, что не села на маршрутку – в такую-то погоду! – она уловила их у себя за спиной. Остановившись, чтобы попытаться привести в порядок вывернувшийся наизнанку зонтик, она, скорее на уровне подкорки, отметила, что шаги стихли, и – обернулась. Человек в плаще, родом из ее сна, стоял у чугунных перил, глядя из-под капюшона на смятую частым дождем воду канала. Ксения вздрогнула, но заставила себя смотреть вперед и идти – еще пару метров вперед, а потом в сторону Театральной площади, в относительную безопасность ярче освещенных улиц. И правда, стоило ей повернуть с канала на узкую улочку, как ветер, усмиренный стенами, стих, дождь стал шуметь уже совсем уютно, по-домашнему. Ксении вдруг подумалось, что это наверняка Петя. Петя, ищущий предлога извиниться за свою резкость. Он наизусть знает ее расписание и вот идет, потерянный, за ней по пятам, не решаясь произнести так нужные им обоим слова. Ксению аж в жар бросило, настолько эта мысль показалась ей естественной и много более логичной, чем преследование неизвестного в черном. И, уже улыбаясь навстречу своему ожидаемому счастью и воссоединению с любимым, она развернулась в сторону канала – туда, где уже почти растворились в утренних сумерках завораживающие звенья ограды. Но там никого не оказалось. Никогошеньки.
А случилось все потом, когда она уже поднималась по черной лестнице Консы, прижимая к бедру чехол с бесценным Страдом и брезгливо морщась от запаха курева. Этажом выше репетировали духовые, бесконечно повторяя один и тот же пассаж. Может быть, поэтому она ничего не услышала, а вечно глухая ее интуиция не шепнула ей: обернись! Чья-то рука схватила ее сзади за хлястик пальто, с силой рванула к себе, и, неловко качнувшись в попытке удержать равновесие, Ксюша обморочно полетела спиной вниз, успев заметить черный силуэт на фоне облупившейся серо-голубой краски непарадной лестницы.
Колька. 1959 г.
Брату повезло. Раньше школа была раздельная. Пацаны – с пацанами. Девчонки – с девчонками. А сейчас что? В школе – вместе. Во дворе – тоже. Это я чего возмущаюсь-то? Слабину дал. Еще летом. Один в городе из мальчишек остался. Попрыгал с крыши сараев, поиграл сам с собой в разведчика – немцами были и бабки на скамейке, и девчонки на качелях. А потом девчонки предложили играть с ними.
– В секретики? – усмехнулся я свысока. Мы с пацанами часто на них натыкаемся: прикрытые стеклышком картинки из завядших лепестков и линялых фантиков. И уничтожаем, как вражеские объекты.
– В дочки-матери, – переглянулись девочки. И добавили для меня: – И в отцы.
– А как играть-то?
– Ты приходишь с работы, а я тут готовлю обед, – с готовностью начала рассказывать Люська из восьмой квартиры. – Ты, значит, садишься, газету читаешь, а я пока постираю…
– Скукота, – я присел рядом с качелями и взял в руки целлулоидного пупса. Мальчик – девочка? Не понять. – Давайте так: я разведчик, пришел навестить свою семью и спрятать донесение. А тут вдруг в дверь стучат фрицы. Что делать?
Глаза Люськи и Тоньки становятся круглыми, как пятаки.
– А я донесение ррраз! – и прячу в кастрюлю с борщом. А ты – ты же настоящий товарищ – уже закрываешь за мной дверь на черную лестницу. Фрицы тебе: признавайся, иначе мы тебя, как Зою Космодемьянскую!
– А я? – Тонька испуганно прижала к груди пупса.
– А ты – смотрите, мол, мне скрывать нечего, и борщ помешиваешь, поняла?
Девчонки кивнули. Одним словом, мы так целый день играли – я их учил, как надо. Если в очередь играть – то уж и ругаться по-настоящему, если пеленаешь пупса, то уж заматываешь в пеленки секретное донесение. А потом отправляешься в кругосветное путешествие, высаживаешься на Кубе для поддержки кубинской революции… В общем, здорово все вышло.
Но с тех пор, только выйду во двор, – девчонки сразу: Коль, давай поиграем! Пацаны уже смеются: иди, раз зовут! Фантиками с бусинками пошурши. А мы тут рыбалить идем.
Рыбалить, как говорит дядя Леша Пирогов, «это громко сказано». Вода в канале в разводах мазута, одни уклейки и водятся. Мы спускаемся по гранитным ступеням, раскладываем удила. У Витьки в ведре уже кое-что плещется. Интересно, откуда они тут берутся, эти уклейки, – из Невы? А туда приплывают из залива, а в залив из моря… И так мне захотелось увидеть хоть одним глазком это море, что я клев пропустил. Витька – ему уже тринадцать, в ремесленном учится – смеется: о девчонках мечтаешь? Я мотаю головой, чувствую – покраснел: вспомнил о соседке новенькой почему-то. – Ладно, – Витька протягивает мне окурок. – Затянись пару раз.
Окурок грязный, мызганный. Но отказаться – не по-пацански. Я затягиваюсь, глядя на затянутую мутной пленкой гнилую воду и закашливаюсь так, что на глазах слезы.
– В первый раз, что ли? – недоверчиво глядит на меня Витька.