– Ну да.

– Их убил Конкэннон. Я его не остановил, навлек на себя проклятие.

Абдулла, неуязвимый, несгибаемый Абдулла исчезал на глазах, как иногда исчезает любовь, высыпаясь песком из горсти.

– Ох, что ты натворил!

– Он им горло перерезал, – вздохнул Абдулла.

– Господи!

– Все газеты об этом писали, ты наверняка помнишь.

Ограбление, муж задушен, жена и дочь зарезаны… Я хорошо помнил это убийство.

– Я предупредил Конкэннона, что убью его при первой же встрече, – сказал Абдулла. – Я запретил ему иметь дело с Компанией. На мокрые дела Санджай стал нанимать велокиллеров.

– А почему ты мне об этом не рассказал? Ирландец же за мое убийство деньги сулил!

– Мне было стыдно.

– Стыдно?

Стыдно… Я знал, что такое стыд. Абдулла был моим братом, а братство не знает границ.

– Надо было мне сказать, Абдулла. Мы же братья!

– После такого постыдного поступка ты бы от меня отвернулся.

Судьба не только осуждает, но и заставляет стать судьей. Абдулла усадил в судейское кресло меня, преступника, сбежавшего из тюрьмы, вручил мне судейский молоток… Вот бы его самого этим молотком по лбу стукнуть…

– Надо было сказать…

– Знаю, – понурился он.

– Все, больше никаких секретов, – сказал я. – Вы с Дидье обожаете секреты.

– Больше никаких секретов, – повторил он.