Отирая от пота длинную шею, Таня услышала шум. Он напоминал то ли кашель, то ли сиплый лай. Звук был низкий и неясный, клокочущий, походил на храп бродяги, устроившегося на ночлег под навесом театра после его закрытия. Тот всегда появлялся, как только уходили последние актеры, сворачивался калачиком на деревянном настиле в углу главного входа, вне досягаемости патруля. В нем не было ничего общего с теми молодыми людьми, которых она привыкла видеть спящими вповалку на Сохо-Сквер перед войной. Нет, от него исходил темный дух ночных закоулков, напоминавший о том, как много опасностей и угроз таят они для любого, кто одинок и обездолен в суровые времена войны. И пахло от него, молчаливо отметила она, как в последние месяцы начинало пахнуть во всем Лондоне: грязью, усталостью, смертью.

Таня сбросила полотенце и прислушалась. Обычно звук здесь заглушался, но сегодня она ощутила, что происходит нечто странное. Зрительный зал был темен, освещенной осталась лишь сцена, искрившаяся изумрудно-малиновым светом. Интересно, подумала она, устроился бродяга на ночлег или еще ждет, пока она уйдет со сцены.

И снова послышался странный кашляющий звук. Невнятная речь, предупреждение. Ладно, слов не разберешь, но откуда они исходят? Трехъярусный театр был акустическим сводом; определить, где рождаются звуки, труда не составляло, настолько неподвижен был воздух.

– Кто здесь? – наконец крикнула она. – Джеффри, если это ты, то это не смешно.

Она знала, что многие ее недолюбливают. В этой постановке было очень мало танцев, и из трех исполнительниц главных ролей, балерин классической школы, лишь ей достался сольный номер. Остальные молча наблюдали за ее упорной работой, полагая, что она пытается оттянуть на себя зрительские овации. Возмущение нарастало, как грозовая туча; такое было ей не в новинку. Она замечательная балерина и получила сольный номер, а если это кому-то не нравится, пусть идут ко всем чертям.

Она поняла, что репетирует в одиночестве более трех часов, лишь раз прервавшись проглотить полсэндвича. Как у всех танцоров, большинство жировых клеток ее тела перешло в мускулы, и ей было необходимо регулярно питаться. Тане нравилось работать в одиночестве, но сейчас ее тело противилось командам.

Она прошла сквозь правый выход в глубине сцены. Часть декораций уже установили: малиновую кретоновую маску гигантского демона, чьи губы широко изгибались в сатанинском крике. Рот был настолько огромен, что в него разом могли войти несколько танцоров. По ее мнению, декорации были чересчур гротескны и не отвечали духу времени. Люди и без того слишком напуганы. Художник-оформитель был беженцем из Восточной Европы, что явно отразилось на его искусстве.

Несмотря на пропотевшие блузу и трико, Таня решила обойтись без холодного душа в костюмерной. Освещение за кулисами выключили несколько часов назад, поскольку правительство ограничивало использование электроэнергии, и ей не хотелось задерживаться здесь дольше, чем следовало. Ее подташнивало, пожалуй, даже больше, чем раньше, и она подумала, что ненароком чем-то отравилась.

Когда она посмотрела вверх на темные кресла балкона, то ощутила, что потолок над ней неумолимо смыкается. Нечто в его форме вызывало клаустрофобию. Хотя коридоры, проложенные сквозь кирпичную кладку, были выкрашены в ярко-желтый цвет, они все же казались тесными и узкими по сравнению со сценическим пространством. Боковые и подвальные проходы представляли собой кошмарный лабиринт столбов и туннелей с висящими вдоль потолков и стен пучками электропроводов. В преддверии постановки большой оперы здесь не было ни дюйма свободного места. Электрики вечно бросали всюду коробки и провода. Гибкие конечности – величайшее достояние балерины, их нельзя подвергать подобному риску. Одного падения достаточно, чтобы положить конец ее карьере. Она не молодеет. Кто знает, сколько еще сезонов ей выступать?

Но, в конце концов, «Палас» еще функционировал. Другие театры уже закрылись. Бомбежки распугали публику. Ни в одном из центральных театров не хватало запасных выходов. Если война затянется, то она сомневалась, что во всем Вест-Энде пойдет хоть один спектакль.

Поднимаясь по центральному проходу между рядами, она снова услышала чей-то голос. На этот раз он звучал более членораздельно. Поток невнятной чуши, какого-то лихорадочного бреда. Он мог исходить лишь со стороны партера. Задние места находились под темным блюдцеобразным выступом бельэтажа. Чтобы добраться до выхода, нужно было обойти их сзади. Все остальные двери на этом уровне заперты.

Запугать Таню было непросто. Она была выносливой и сильной, ей не составило бы труда справиться с любым пьяным психом, забредшим сюда с улицы. А вдруг это вовсе не пьяница? Что если кто-то хочет ее гибели? У нее есть недруги. Они есть у всех удачливых людей, такова оборотная сторона успеха. Иные письма ее почитателей граничили с одержимостью. Возможно, это какой-то тайный обожатель, псих, как у той девушки, с которой она работала в Милане.

Не зная, что предпринять, Таня остановилась у затененного края центрального прохода между рядами.

Но на самом деле выбирать было не из чего. Она могла выйти через двери у задних рядов либо остаться в здании, вернуться той же дорогой и пройти сквозь лабиринт темных коридоров, что вели к костюмерным. Самое время вспомнить о том, кто она такая: ведущая балерина единственной масштабной постановки в театрах Вест-Энда с тех пор, как началась война, прима-балерина, а не какая-то там робкая хористочка. Она шагнула вперед, в красную плюшевую темноту, и обнаружила, что задние двери заперты на висячий замок.

Она не растерялась. Вернувшись на авансцену, вышла за кулисы, миновала их и продолжила путь, ориентируясь на свет нескольких фонарей, как оказалось оставленных включенными специально для нее. Они осветили ей дорогу назад, в здание.

Если существовал и другой, служебный выход, тот, что Стэн всегда закрывал перед уходом, Тане еще предстояло его отыскать. Она слышала, что за кулисы вел отдельный боковой вход, специально предназначенный для членов королевской семьи, но не знала, где он находится. Чем дальше она удалялась от сцены, тем холоднее становился воздух, и струйка пота между лопаток застыла, словно покрывшись инеем. Она уже не слышала ничьего голоса и начала сомневаться, не почудился ли он ей. Эта часть здания была подвальной, но прямо перед ней стоял грузовой лифт.

Кабина лифта находилась наверху, и, когда она его вызвала, ей послышались какие-то странные звуки в движении маховиков, словно по полу волокли мешок с песком.

Канатное колесо завращалось. Лифт заскрипел и начал опускаться.

Темнота театральных залов обычно не пугала Таню. Она провела в них полжизни, а байки о том, что после спектаклей по балконам первого яруса разгуливают привидения, были просто небылицами, сочиняемыми для повышения рейтинга театров. И все-таки сегодня ночью что-то было определенно не так. В желудке появилось отвратительное кислое ощущение, обычно возникавшее, когда она впервые демонстрировала публике свою новую работу.

В этот момент она почувствовала чье-то прикосновение, холодные пальцы на правом плече, легкий хлопок, заставивший ее вскрикнуть от страха. Но поблизости никого не было. Где-то наверху, прямо над ней, отчетливо прозвучали шаги – глухой звук, затем наступила тишина. Она отдернула решетчатую дверь и прыгнула в кабину лифта. Едва ей удалось ее захлопнуть, как у нее подкосились ноги и она рухнула на колени.