Прекрасная музыка столовых приборов. Я смотрела на родительский сад. Вы никогда не поверите, что это место находится в Лондоне, а не в пригороде. За деньги можно купить практически все, кроме, кажется, приличного семейного общения.

— Ты нам все равно не нужна, — вмешалась Александра. — Теперь «Саусбанк дивелопмент» — мое детище. Общайся с наркоманами сколько хочешь, а я буду якшаться с интеллигенцией. Художники, знаешь ли… и критики, и арт-дилеры, и люди из журнала «Культура». Ты можешь прийти на премьеру и поплакать от ревности.

Будто это когда-нибудь случится. За всю свою жизнь я ни разу не ревновала Александру, несмотря на том, что она была принцессой в башне.

— Не в этом дело, — рявкнул папа. — Это семейный бизнес. Семейный. Мы все должны быть на борту.

Мы не были семейным бизнесом. Семейный бизнес — это слащавая семейная пекарня, или семейная торговля, или еще какое-то подобное дерьмо. Папе же принадлежит «Хардингс Проперти энд Леттингс» — одно из самых крупных агентств недвижимости в стране. На него работает более двух тысяч человек, включая мою высокомерную сестру, так что меня озадачило, почему так важно, чтобы я — паршивая овца Хардинг — тоже была в штате. «Принципы», — сказала мама. Он такой принципиальный. Скорее несговорчивый.

Я вернулась к еде, ковыряясь в горошке, ожидая. Я думала, что у меня получилось, что, может быть, на этот раз он бросит вызов истории и оставит все как есть до десерта, но нет. Конечно же, он этого не сделал.

— Ну, тогда, может быть, пора поговорить об аренде твоей квартиры…

Ох, как же я люблю воскресенья!

Трепет неповиновения. Дешевый кайф, надо признать, но, тем не менее, уход из офиса до полуденного брифинга Кристины был именно тем преимуществом, в котором я нуждалась в понедельник утром. Ничто не сравнится с супер важной, совершенно рутинной прогулкой по территории, чтобы начать неделю.

Я вдохнула сырой, холодный воздух скейт-парка Ист-Веил, написав напоминания, чтобы вызвать техобслуживание. Больше шприцев, чем обычно. Должно быть, это был настоящий наркоманский разгром.

Какие-то идиоты разломали скамейки и разбили стекло на автобусной остановке напротив. Дорожный конус был на фонарном столбе, и чей-то старый тренажер застрял сверху. Дайте мне сил.

Эл Браун уже вышел из своей лавки с фиш энд чипс. Он помахал мне рукой, когда я проходила мимо, сметая осколки стекла из дверного проема. На его окнах черными буквами было намалевано «Тупая пизда» — я бы посчитала это ироничным, если бы что-то в этом понимала. Определенно не один из шедевров Каллума Джексона. Я осматривалась, на удивление взволнованная перспективой увидеть один до того, как с ним справится уборка.

Ноги слегка подкашивались, когда я шагнула из переулка к гаражному блоку первого здания, но на этот раз там было пусто, никаких признаков жизни. Еле-еле можно различить верхнюю часть буквы «С», где было послание Каллума. Я обошла гаражи, чтобы лучше видеть, и наступила каблуком прямо в использованный презерватив. Чертовски блестяще. Мой каблук проткнул его насквозь, волоча по асфальту, пока я танцевала джигу, стараясь скинуть с себя грязную вещицу. Ничто так не говорит о романтике, как выброшенный презерватив.

Будто я была той, кто может судить о романтике. По крайней мере, использовалась резинка, ответственный выбор в отношении контрацепции, если не в отношении местоположения. Полагаю, нельзя иметь все сразу.

Я продолжала идти, первое здание манило меня, как ярко-серый маяк.

Я не искала его, определенно, определенно не искала. Он даже не приходил мне в голову, ни разу. Несомненно, он не первый, о ком я подумала, придя в офис. Конечно, он не является фактором, когда речь идет о прогулке по району. Каллум Джексон мог быть где угодно, мне было все равно. Предпочтительно в чужом районе, сражаясь с чужими арендаторами.

Сердце подпрыгнуло при виде серой толстовки, но это был всего лишь подросток, самое старшее лет четырнадцати. Блондин, худенький.

Возвращайся к проклятому владению, Софи Хардинг.

Не знаю, как я обнаружила, что стучу в дверь Ханны Джексон, но ей потребовалась целая вечность, чтобы открыть, бормоча на ходу непристойности.

— Еще и десяти нет, черт возьми.