– Это все про меня? И ария собственной композиции?
– Да!
И опять ударил и закричал:
– Ну и слух же у вас!
– Зато я знаменитый живописец. И красив, как Леонид Андреев. На беду вашу, заехал я к вам!
– Он пугает, а мне не страшно, сказал Толстой про вашего Андреева.
– Посмотрим, посмотрим!
– А дедушкин костыль?
– Дедушка, хоть и севастопольский герой, только с виду грозен. Убежим, повенчаемся, потом кинемся ему в ноги – заплачет и простит…
В сумерки, перед ужином, когда в поварской жарили пахучие битки с луком и в росистом парке свежело, носились, стоя друг против друга, на качелях в конце аллеи, визжа кольцами, дуя ветром, развевавшим ее подол. Он, натягивая веревки и поддавая взмах доски, делал страшные глаза; она, раскрасневшись, смотрела пристально, бессмысленно и радостно.
– Ау! А вон первая звезда и молодой месяц и небо над озером зеленое-зеленое – живописец, посмотрите, какой топкий серпик! Месяц, месяц, золотые рога… Ой, мы сорвемся!
Слетев с высоты и соскочив на землю, сели на доску, сдерживая взволнованное дыхание и глядя друг на друга.
– Ну что? Я говорил!
– Что говорил?
– Вы уже влюблены в меня.
– Может быть… Постойте, зовут к ужину… Ау, идем, идем!
– Погодите минутку. Первая звезда, молодой месяц, зеленое небо, запах росы, запах из кухни, – верно, опять мои любимые битки в сметане! – и синие глаза и прекрасное счастливое лицо…
– Да, счастливее этого вечера, мне кажется, в моей жизни уже не будет…
– Данте говорил о Беатриче: «В ее глазах – начало любви, а конец – в устах». Итак? – сказал он, беря ее руку.
Она закрыла глаза, клонясь к нему опущенной головой. Он обнял ее плечи с мягкими косами, поднял ее лицо: