Катерина завернула за угол теплицы и остановилась рядом со свекром.
– Катька, – хитро спросил тот, наклонив седую голову, – признавайся: от кого Ольгу родила? Ведь не от Васьки? Не похожа она на него.
Катерина подняла на него испуганные глаза, и он залюбовался – кожа ровная, ресницы длинные, как у коровы.
– Что говорите-то, Алексей Георгиевич? – забормотала она. – Ни с кем… никогда…
– Так уж и никогда?
Он подмигнул снохе, показывая, что всего лишь шутит, хотел шлепнуть по аппетитной заднице, но сдержался. Нечего повод к сплетням давать.
– Ты бы последила за ней, Катерина, – подбавил он в голосе строгости, чтобы знала свое место. – Разожралась она у тебя, как свинья Гришкина.
Катерина покорно кивнула:
– Прослежу, Алексей Георгиевич, прослежу, вы не беспокойтесь.
А он и не беспокоился. Золотая у него невестка, вот, ей-богу, золотая.
Ольга дошла до дома и даже зашла внутрь, взяла перчатки для прополки. Потом быстро высунулась на улицу, убедилась, что никого нет, и закрыла за собой дверь. Станет она мокрец полоть, как же! Перебьется мать, пусть потом орет, сколько влезет. Нет, сначала она свои дела сделает, а потом уж и по хозяйству поможет.
С неожиданной для ее веса легкостью Ольга вскарабкалась по полкам, одновременно служащим ступеньками. Откинула люк и забралась на пыльный чердак, на котором никто, кроме нее, никогда и не бывал. Только дед иногда закидывал сюда старые вещи, которые выбросить жалко, а в доме они мешают. Около окна здесь зарастало пылью ветхое кресло, а возле него припадал на одну ножку плетеный столик, который Катерина упросила оставить на всякий случай: уж очень красивая вещь и сделана добротно.
Но ни столик, ни кресло Ольгу не интересовали. Балансируя по балкам, она подошла к окошку, выходящему на улицу, и с приятным волнением поискала знак. Знака не было. Воодушевление, появившееся было на лице девочки, пропало, сменившись гримасой разочарования.
«Он же обещал, что сегодня будет знак», – подумала она и еще раз внимательно осмотрела дом напротив, что, конечно, было глупо – знак за две секунды не появился. Зло скривившись, Ольга вернулась к люку, выругалась сквозь зубы так, как ругался иногда Кирилл, когда не слышали старшие, и полезла вниз.
Перчатки лежали на столе. Ольга с отвращением посмотрела на них и вдруг схватила и швырнула в стену. Вот вам, а не прополка! Может, он просто забыл про знак? Точно, забыл! Про встречу помнил, а про знак забыл. Зря она сердится, он наверняка ждет!
Радуясь своей догадке, Ольга выскочила на крыльцо, сунула ноги в разношенные босоножки и выскользнула за калитку. Пробежала до околицы, чтобы скорее удрать подальше от дома, а затем пошла потихоньку. Жара уже спала, но идти по песку все равно было тяжело, а путь ей предстоял не самый близкий.
Светлана Царева дошла до поля, про которое говорила ей мать, и убедилась, что васильков здесь и впрямь не счесть. Даже рвать не жалко, хотя обычно Светлана не любила срывать полевые цветы. Васильки, конечно, стояли недолго, но Егорка, кажется, и в самом деле смотрел на них с удовольствием – взгляд долго не отводил, даже пальцами на левой руке начинал подергивать. Правда, когда она подносила к его пальчикам синий цветок – не брал. Но и такой малости, как долгому взгляду, она радовалась – значит, хоть в чем-то прав оказался тот врач, к которому с таким почтением относилась мать. Может, окажется прав и в большем?
В глубине души Светлана не верила, что сыну станет лучше. Что ни делали они с матерью – все было напрасно: и массажи, и молитвы, и походы по врачам бесконечные. Раньше, до
А потом наступил переломный момент – когда она поняла, что ничего не изменится. Говорят же люди: «судьба», вот у нее и выпала такая судьба, и ничего тут не поделаешь. Так и придется жить ради Егора, без всяких просветов впереди, без надежды на счастье. И когда Светлана это поняла – вдруг стало легче. Словно половину груза скинула с плеч, и если раньше тем грузом пригибало ее к земле, ни вздохнуть нельзя было, ни шагу ступить, то теперь потихоньку, по маленькому шажочку, начала она жить, вокруг оглядываться, к людям новым присматриваться. Конечно, сравнить новую жизнь с прежней, «до Егора», как Светлана это называла, было нельзя, но она уже и поняла, что прежней жизни никогда не будет – судьба у нее такая, отпустил ей кто-то двадцать девять лет пожить, а потом мучиться. Ну что ж, некоторым и меньше дается.
Нарвав небольшой букет, Светлана побрела обратно. Хотелось еще прогуляться, дойти до озера, окунуться в синюю воду, но мысль о матери не давала сбежать даже на полчаса. Светлана всегда признавала, что мать сильнее ее, и раньше даже пыталась бороться, протестовать. Но с определенного времени перестала: мать своими поступками доказала, что она и в самом деле сильнее, правильнее. Так что вся Светланина прогулка была – до поля и обратно. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь по дороге встретился: хоть парой слов перекинуться…