— Отдохни, моя милушка, — приговаривает Баба Шу. — Мы совсем потеряли твое сознание!

— Ууу… — это Эя. Зависла на одной ноте и сверлит мозг.

Что мы оплакиваем, так и не знаю: причинами своих завываний Эя не делится. Пытаюсь ее взбодрить:

— Слезами горю не поможешь! Это народная мудрость моего мира, думаю, во всех мирах применима. Давай-ка встряхнемся, устроим пробежку… Покажи мне ваш сад! Никогда такого не видела, знаешь, как интересно?

— У меня нет сил шевелиться, — умирающим голоском отвечает Эя. Ерунда, без нее это тело было готово бежать без оглядки хоть четверо суток подряд!

— Давай, хоть попробуем?

— Нет, — в голоске прорезается внезапная твердость. — Никуда я идти не могу. Ууу…

— Поспи, моя маленькая, — Баба Шу плавно подталкивает общей попой качалку, и мне лишь остается смотреть на осточертевшие кружева в проворных руках. Управление телом отныне будет делегировать Эя, и явно не мне. А как же побег?

Завывания все же стихают. Эя и правда уснула? Меня тоже тут укачает…

— Баба Шу, ты ведь знаешь, что нужно размяться. В здоровом теле здоровый дух!

— Сначала довяжем еще два волана.

С раздражением оглядываю надетое платье:

— Твои воланы скоро в кресле помещаться не будут! Утонем в них, как в пене морской. Первое платьишко было гораздо удобнее. Простенькое, легонькое, ни за что не зацепится…

— То, что ты видела в лаборатории, когда появилась? Это тряпка, которую не жалко испортить во время тестирований попаданца. Не капризничай, деточка, надо закончить работу.

И продолжает стучать своими крючками. Нашла себе «деточку», тиран паучачий…

— Баба Шу, сколько тебе лет?

— Три тысячи восемьдесят пять. Только не проси пересчитывать на ваше летоисчисление, — голос звучит насмешливо. В общем, много; но это и так было ясно.

Как же вернуть себе право двигаться? Не хочу существовать овощем на этой зеленой грядке!

Снова потекли слезы — Эя не спит. Ладно, если разговоры не действуют, попробую к ней обратиться без слов. Представила крышку старенького пианино, стоявшего в моей комнате. Только одна царапина на полировке, за столько лет! Не по моей вине, гость приложился на мамином дне рождения. Как же она расстроилась… Когда пианино мне только купили, мама каждый день протирала с него пыль влажной тряпочкой. Священнодействовала по-своему. В детстве мечтала стать музыкантом, но не сложилось…

Мысленно подняла крышку. Легонько погладила гладкие спинки клавиш — и заиграла Шопена, прелюдию. Чистую, как голосок Эи, светлую, но немного печальную. Баба Шу перестала вязать.