Джейк принес шампанское и паштет и поцеловал ее в губы. Он сел рядом с ее кроватью и старался не смотреть на ее забинтованную грудь и трубочки. Намазал паштет на крекеры, которые тоже принес с собой, и кормил ее. Он хотел, чтобы его похвалили.

— Ты посланец богов, — сказала она. — Здесь немыслимая еда. Зеленый студенистый салат и на выбор: горошек и горошек. — Она была рада его видеть, но он ее не волновал. Она не хотела, чтобы в присутствие Джейка вошел Дэниэл.

Джейк не мог скрыть свою нервозность. Он был здоров, а здоровых людей смущает слабость, она это понимала. Еще она была убеждена, что от нее исходит особый запах, что в комнате стоит легкий запах распада, как от выдержанного сыра, он сочится из-под повязки. Она хотела, чтобы Джейк поскорее ушел, и он сам хотел уйти.

— Все придет в норму, — говорила она себе, хотя вспомнить, что такое «норма», уже не могла. Она попросила сестру поправить постель, чтобы можно было лечь на спину.

— Какой милый молодой человек, — сказала сестра. Джейк был милым молодым человеком. В нем все было на месте. Хороший танцор, который даже не давал себе труда танцевать.

Ренни карабкается вниз по ступенькам самолета и жара скользит по ее лицу как тяжелый коричневый вельвет. Граница представляет собой короткую полосу с единственным турникетом. В тусклых огнях взлетной полосы он выглядит серым, но когда Ренни подходит, она видит, что на самом деле он желтый. Над дверью висит бронзовая плита с благодарностью Канадскому правительству за этот дар. Странно видеть, что Канадское правительство за что-то благодарят.

На таможеннике темно-зеленая униформа, солдатская, а рядом с ним привалились к стене два настоящих солдата, в хрустящих голубых рубашках с короткими рукавами. Ренни считает их солдатами, поскольку у них наплечные кобуры и внутри настоящее оружие, по крайней мере, выглядит оно так. Они молоды, у них загорелые невинные тела. Один из них похлопывает своим щегольским стеком по брючине, у другого маленький радиоприемник, который он держит около уха.

Ренни осознает, что все еще сжимает в левой руке аспирин. Она в нерешительности, не знает, что с ним сделать, почему-то она не может просто его выбросить. Открывает сумочку, чтобы положить его вместе со своими таблетками, и солдат со щегольским стеком направляется в ее сторону.

Ренни чувствует, как внутри у нее все холодеет. Ее собираются задержать: может быть, он думает, что у нее в пузырьке какое-то запрещенное лекарство или наркотик.

— Это аспирин, — говорит она, но он только хочет продать ей билет на вечер в честь полиции Сан-Антонио, вечер полуофициальный, выручка в счет Спортивного Фонда. Стало быть, это всего лишь полицейские, не солдаты. Ренни выясняет это, читая билет, она ни слова не поняла из того, что он сказал.

— У меня нет нужной валюты, — говорит она.

— Мы возьмем то, что у вас есть, — говорит он, ухмыляясь, и на этот раз она его понимает. Она дает ему два доллара, потом добавляет третий; возможно это входная плата. Он благодарит ее и бредет обратно, к своему напарнику, и они вместе смеются. Больше в очереди они никого не побеспокоили.

Перед Ренни стоит маленькая женщина, в ней нет и пяти футов росту. На ней пальто из искусственного меха и черная шерстяная жокейская кепка, лихо заломленная на ухо. Сейчас она обернулась и смотрит снизу вверх на Ренни.

— Это плохой человек, — произносит она. — Не имей с ним ничего общего.

И протягивает Ренни большой пластиковый пакет, полный сырных палочек. Из-под козырька кепки с темного морщинистого лица выглядывают ее глаза. Ей должно быть не меньше семидесяти, но точно сказать трудно. Глаза яркие, открытые, озорные, глаза настороженного ребенка.

— Это мой внук, — говорит она. Распахивает пальто, и перед Ренни открывается оранжевая майка, на которой большими красными буквами написано принц мира.

Ренни никогда раньше не видела религиозных маньяков так близко. Когда она училась в университете, ходили слухи, что студент с экономического факультета однажды ночью пробежал по общежитию с воплями, что он прародитель Девы Марии, но это списали на предэкзаменационную усталость.

Ренни улыбается как можно естественней. Если эта женщина считает себя святой Анной или еще кем-нибудь в этом роде, лучше ее не расстраивать, по крайней мере, не в очереди на таможню. Ренни берет несколько сырных палочек.

— Да, это мой внук, — говорит женщина. Она чувствует, что ей не верят.

Подходит ее очередь, и Ренни слышит, как она говорит таможеннику визгливым голосом.