Вошел через ленивую охрану, сгорбился от камер, крутанулся в турникетах.
И попал в лучший мир.
Тут музыка бравурная фонила, и все было обклеено улыбками, ароматы витали нездешние, стеклянные улицы были ярко освещены, а за каждой дверью открывался не дом, а целое особое измерение: где-то как будто тропический остров, где-то нью-йоркский лофт, где-то парижские крыши. Жили в этом мире одни почти молодые женщины, праздные и ухоженные. Илья тут себя почувствовал как гастарбайтер, впервые сбежавший со стройплощадки – и сразу на Красную площадь.
Все магазины продавали разное, но все одинаковое: сюда люди приходили, чтобы себе купить новых себя. Покупали платья, думая, что вместе с ним новое стройное тело получат. Покупали туфли, потому что каждая пара была золушкина. Внутри часов за сто долларов была пружинка, которая самоуважение подзаводила. И все улыбочные магазины продавали счастье.
Люди на счастье готовы были спускать всю зарплату и еще в кредит его набирать. С тех пор, как счастье в ТЦ в свободную продажу пустили, люди себя перековывать как-то забили. Илья это все с птичьего полета наблюдал: сам он в последний раз в торговом центре был семь лет назад, да и сейчас вот приперся сюда с полутора тысячами. Придется оставаться несчастным.
До завтра: а завтра он и сам себя обновит.
Прошел по всем кафе, везде спросил, нет ли зарядки. В одном сказали, что дадут, если он закажет. Взял жидкий чай и булку: лишился трети денег. Стал прихлебывать чай медленно-медленно, а Петю слабым током отпаивать.
Спросил: «Что случилось?»
Она ему: «Написала тебе письмо». И письмо тут же упало в ящик:
«Петя,
Твой вчерашний ночной разговор с отцом нас поставил на уши. Отец сегодня звонил в управление, поднимал связи, разговаривал с твоим Антоном Константиновичем. Тот говорит, тебя третий день нет на работе. Про внедрение он ничего не знает. Мы не понимаем, что происходит. Разговаривали с Ниной – она тебя тоже не видела с понедельника. Единственное объяснение у отца – что операция не по милицейской линии, а по твоей другой службе, от этого Дениса Сергеевича. Теперь он собирается наступить себе на горло и звонить ему, чтобы разобраться и успокоиться. Можешь себе представить, чего это ему стоит. Я тебя очень прошу найти возможность и нам позвонить.
Петенька!
Если ты попал в какую-то нехорошую ситуацию и вынужден сейчас скрываться, я хочу, чтобы ты знал: я тебя не буду судить ни за какие дела. Я не стану лезть к тебе в душу и вытрясать из тебя подробности. Для меня важно только одно: чтобы ты был жив и цел. Если ты боишься с нами разговаривать, потому что ты там что-то натворил – не нужно.
Да я, к тому же, совершенно уверена, что ничего по-настоящему страшного ты сделать и не мог. Я тебя не идеализирую: я знаю, что ты выбрал для себя такое дело, в котором чистым остаться нельзя. Но для меня ты просто мой Петя. Я смотрю на тебя такого взрослого и уверенного, а вижу тебя на трехколесном велосипеде в нашем коридоре, или ветряночного тебя, в пять лет, всего в зеленке, как ты спиной трешься о дверные косяки.
Я говорю, что ты сам это для себя выбрал, но твоему отцу я говорю совсем другое. Не могу удержаться. И после твоего ночного звонка, после всего этого расследования, которое он тут же начал, он, конечно, не находит себе места. Не дай бог, ты окажешься в какой-то настоящей опасности – он этого себе не простит. Очень тебя прошу, свяжись с нами.
Чай стыл.
Илья прочитал и перечел. Вернулся в начало. И нажал кнопку «Ответить».
«Мам, не надо паниковать, и не дергайте, ради бога, Дениса Сергеевича. Я тут встрял в кое-какую передрягу, но надеюсь из нее совсем скоро выпутаться. Мне очень жаль, что я заставляю вас нервничать. И спасибо тебе за твои слова. Они для меня очень важны. Я не хочу от тебя запираться. Если бы мог, я бы хотел тебе все рассказать. Но не могу. Ты права, чистым тут оставаться нельзя. Хорошо, что хоть ты это понимаешь. Спасибо. Я так встрял, ма. Я…»
Потом вернулся и стер все после слова «нервничать».