Как, думаешь, твоя блядская клоунада аукнется им, когда они поймут, что случилось? Как Нине будет удержать Петиного ребенка в животе, когда она на похоронах будет гадать, кто ей вместо него писал? Как отец, который гордится – видно же, что он на самом-то деле гордится! – тем, что из сына такого хищника воспитал, что тот еще сильней и хищней его вырос, будет его в землю закапывать, единственного?

От этого – тоже сбежишь? А?

Илья вскочил, вырубил ей свет, шваркнул дверь со всей силы, метнулся в кухню, плеснул в себя водки.

Потискал Петин телефон.

Дернул Хазина опять из посмертия.

Еле дождался, пока тот придет в себя, вырулит из беспамятства.

Давай сюда отца своего, давай этого упрямого осла! Он все ноет, что ты ссышь с ним по-мужски поговорить – ну давай, вызови его на разговор!

Нашел переписку с Юрием Андреевичем.

Вдавил буквы такой тяжелой рукой, что волна по экрану пошла, как от камня по воде: «СПИШЬ?»

Отец проморгался не быстро и ответил все-таки: «В ЧЕМ ДЕЛО?»

– По поводу Нины.

– Какого черта?! Ты знаешь мою позицию! Даже не начинай!

– Слушай меня, – с пьяной злостью и решимостью набрал ему Илья. – Я на ней женюсь, и ты ничего с этим не сделаешь, понятно?

Отец от такого напора и такой наглости пропал – может, давал понять Хазину, что не потерпит этого тона. Но Илье было плевать.

– Ты мать любишь? Ты любишь свою жену? – вслух и в буквах долбил он отцу в череп.

– При чем тут это?! – не выдержал старик.

Вскочил, наверное, растрепанный, в майке-алкоголичке, из кровати, заперся от жены в ванной. Гордый и жалкий.

– Знаешь, что я думаю? – пропечатал ему Илья. – Я думаю, ты ее любишь. Если бы не любил, не боялся бы так потерять. Ты ее любишь, а остальное меня не ебет, ясно?

– Следи за языком! И это не имеет отношения к нашему разговору!

Голоса, голоса Илье не хватало сейчас, чтобы объяснить старому кретину, что имеет отношение и к чему.