С детства он жил среди музыки. Стихия музыки оказала на него, по его собственному признанию, решающее влияние в юные годы. Семья Алперсов была на редкость музыкальной. Отец в этом отношении представлял собой явление уникальное. Не взяв ни одного урока, он становится концертирующим пианистом и композитором, сочинения которого привлекли внимание Чайковского и Глазунова. Беспокойная профессия бросала В. М. Алперса в разные концы России, и всюду он возил с собой рояль. Мать Бориса Владимировича была певицей. Сестра и младший брат — пианистами, консерваторцами. В Петербурге в доме постоянно бывали музыканты. Отец был близок с Римским-Корсаковым, сестра дружила с Прокофьевым. Консерватория и опера занимали большое место в жизни Бориса Владимировича в достуденческие годы. Сам он играл на рояле и пел. Любил страстно — и этой любви остался верен всю жизнь — Чайковского и Скрябина.
Библиотека, книги рано возникают перед ним как что-то живое, как спутники, как друзья. Достоевский, ставший уже в гимназические годы вместе с Чеховым его любимым писателем. Пушкин, Тютчев, Фет, Полонский, на слова которого сочинял романсы отец. Несколько позднее в жизнь входит Александр Блок. Встречи с ним и у него на Каменноостровском и случайные в консерватории, в театре, на улице остались в памяти навсегда. С Блоком для Бориса Владимировича Алперса связано что-то главное, глубинное. Летом 1973 года он сам писал об этом в одном из своих писем: «Я чувствую его очень близким себе именно как личность. Как будто он где-то во мне сидит. Наверное, это потому, что он оказал на меня, как мне кажется, решающее влияние. И не как поэт, а в целом, в каких-то главных сторонах его миросозерцания».
Уже в юности Б. В. Алперс блестяще знал западную литературу. Диккенс и Гофман надолго стали его неизменными спутниками. Но в первую очередь французы. В студенческие годы он переводил Клоделя и Теофиля Готье. Особенно любил Стендаля, Мопассана, Золя, «Мадам Бовари» и «Даму с камелиями». Франсовские «Боги жаждут» и тогда и много позднее, по его собственным словам, потрясали. Бодлеровские и бальзаковские образы сопровождали его всю жизнь. «Что за удивительный человек и что за могучая личность! — напишет он о Бальзаке уже в 60‑е годы. — Как он меня захватывает всего без остатка».
Рядом с поэзией, с литературой уже в гимназические годы многое значила для Б. В. Алперса живопись. Русская — Федотов, Серов, Левитан. Но прежде всего — Ван Гог, до конца оставшийся его любимым художником; импрессионисты — Мане, Ренуар, Сезанн. Вообще французская культура, вслед за русской, была ему особенно близка. Ее тонкое органическое ощущение сказалось во многих работах Алперса, и особенно в статье поздних лет о постановке Андре Барсаком тургеневского «Месяца в деревне» на сцене парижского театра «Ателье».
В 1912 году в жизнь Алперса входит театр, входит через Мейерхольда, вместе с Мейерхольдом. Они познакомились летом в Териоках на Финском заливе. Борис Владимирович, тогда гимназист выпускного класса, легко вступил в молодое веселое териокское товарищество актеров, музыкантов, художников, поэтов. Но ближе всех стал самому Мейерхольду, который был старше его на двадцать лет.
В 1913 году Алперса, уже студента юридического факультета, Мейерхольд приглашает к себе в Студию, находившуюся тогда на Троицкой у Марсова поля, позднее на Бородинской. Два года он был секретарем Студии, а потоми журнала «Любовь к трем апельсинам», издаваемого Мейерхольдом — Доктором Дапертутто. К этому времени относится их постоянная, чаще всего летняя переписка. Письма Мейерхольда нежные, молодые, поэтические. А письма Бориса Владимировича, более сдержанные по тону, полны заботы о своем старшем друге. С Мейерхольдом связана целая пора его жизни, сначала в Петербурге, потом, в годы гражданской войны, в Новороссийске.
Мейерхольд, как говорил сам Борис Владимирович, очень много ему дал. Блестящее знание искусства театра во всех его деталях, знание его «кухни», умение разобраться в самых сложных или запутанных режиссерских построениях — все это во многом пришло к Б. В. Алперсу от этих лет дружбы с Мейерхольдом. Отсюда и его пристрастие к яркой театральности, к пластической выразительности и мучительное неприятие бесформенности или, как он любил говорить, «неодетости» на сцене.
В Студии на репетициях, на лекциях Мейерхольда и в нескончаемых разговорах с ним перед Алперсом открывалась таинственная лаборатория Мастера, как позднее стали называть Мейерхольда. Алперс оказался одним из немногих, посвященных в тайны мейерхольдовского творчества. Он знал Мейерхольда как никто, знал его «корни», и не только театральные.
Он знал Петербург Мейерхольда. Это был и его Петербург, по улицам и набережным которого они так много вместе бродили по ночам в грозные военные, а потом уже и в первые революционные годы, когда на площадях не прекращались митинги, а на Каменноостровском собирались толпы солдат и агитаторов.
Когда началась революция, Алперсу было двадцать три года. Он был сложившимся человеком. Та подлинная органическая культура, которую он нес в себе, не только не стала своего рода грузом, приковывающим его к прошлому и мешающим непосредственному восприятию новой жизни и новых людей. Напротив, эта культура в силу своей подлинности и органичности дала ему уже тогда ту свободу и раскованность, которые составляют одну из основ его миросозерцания. В трудное переломное время она открывала перед ним пути в будущее.
Б. В. Алперс хорошо знал, что в такие эпохи, когда рушатся многовековые устои, «старый мир, — как он писал в статье “Творческий путь МХАТ Второго”, — уносит в провалы истории не только отжившее, мертвое, уродливое. В своем крушении он часто увлекает за собой ценные культурные пласты, уникальные образцы благородных человеческих “пород”». Ему был понятен жертвенный пафос, звучавший в голосе его старшего современника Александра Блока. И так же, как Блок, он готов был отречься от многого ценного и дорогого и предпочесть, говоря словами Герцена, «дикую юность образованной дряхлости».
Героическое время, в которое прошла его молодость, — из тех, что ломает слабых и закаляет сильных духом. Он сам писал в начале 30‑х годов, что «наше время складывает тип художника мужественного и волевого, способного глядеть прямо в глаза жизни, соединяющего трезвый расчет со страстным порывом». От времени в соединении, разумеется, с чем-то изначально заложенным в его натуре, пришли к Алперсу максимализм и стойкость, которыми так резко отмечены и его личность, и вся его жизнь до последних дней.
Эпоха великих сдвигов определила и сквозные темы его творчества, исследовательского и критического: смена исторических пластов и мировоззрений, кризис индивидуализма как системы общественного сознания, рождение новых героев в жизни и в искусстве, возникновение новых эстетических систем под влиянием преобразующейся действительности.
Б. В. Алперс принадлежал к той части интеллигенции, в которой властно говорило чувство ответственности и долга перед своим народом. В этой грандиозной битве, в этом перестраивающемся мире он не хотел и не мог быть только наблюдателем. Он стал участником, стал одним из строителей новой социалистической культуры.
Не случайно в эти революционные годы Б. В. Алперс делом своей жизни избирает театр. Конечно, в этом выборе сыграла свою роль близость с Мейерхольдом и его влияние. Но в первую очередь уже тогда определившееся понимание театра как той области искусства, где художник встречается с жизнью, со своими современниками лицом к лицу, где их взаимовлияние осуществляется в наиболее прямой, непосредственной форме. Кроме того, уже в ту пору он осознает театр как один из самых действенных путей, как он писал, «выработки нового миросозерцания»,
В начале 1921 года А. В. Луначарский вызывает Б. В. Алперса из Новороссийска, где он жил с весны 18‑го года, в Петроград для работы в ПТО и в Политпросвете. В 22‑м он назначается первым председателем реперткома и управляющим государственными театрами. В это же время он директор организованного им вместе с В. Н. Соловьевым и А. Л. Грипичем Лиговского народного театра, а когда Лиговский театр преобразуется в Театр Новой драмы, Алперс становится его художественным руководителем.
Весной 1924 года Мейерхольд приглашает его в Москву в Театр Революции. Здесь Алперс ведет литературную часть и во многом благодаря ему Театр Революции становится своего рода лабораторией новаторских опытов молодых советских драматургов.
Драматургии Алперс отводит решающую роль в идейно-стилевой реконструкции театра. В эту пору ожесточенных боев вокруг рождающейся советской драматургии его позиция была твердой и недвусмысленной: жизнь, правда своего времени, а потом уже законы эстетики. В Театре Революции и, позднее, в Роскомдраме, работая с авторами — Ромашовым, Файко, Билль-Белоцерковским, Вишневским, Зархи и другими, он поддерживает всякую смелость в нарушении драматургических канонов во имя живой вздыбленной действительности революционной эпохи. Он помогал молодым драматургам устанавливать собственные законы, опираясь не на сложившиеся системы, а на самое жизнь.
Тот же пафос созидания нового искусства с его новым социальным и эстетическим содержанием пронизывает и литературно-критическую деятельность Алперса. Она начинается в Ростове в 1919 году. Под псевдонимами Плетнев, Карцов, Бригелла и другими он печатает в «Театральном курьере» рецензии на спектакли ростовских и новороссийских театров, статью о Ростане, фельетоны о клаке и многое другое. Для журнала «Лучи солнца», издаваемого М. Шагинян он пишет большую статью «Театр и современность». Это была настоящая школа журналистики.