Его тогда забрала к себе тетка, и все дни, что он пролежал у нее, в голове кружились эти слова, уже почти утратившие смысл от их бесконечного повторения: «Heimliche Gericht», «Тайный Суд», «трава-страдание», загадочные, как те библейские «мене, текел, фарес», но только не было рядом Даниила, который помог бы разгадать скрывавшуюся за ними тайну.

И другие слова отца то и дело выплывали из памяти: забывать о боли, о страхе, если рядом несправедливость. Иначе ты – двуногое без перьев…

Впервые это странное состояние, когда не испытываешь ни страха, ни боли, если надо предотвратить творимую несправедливость, он ощутил спустя несколько месяцев. И оказалось, в эти минуты он был способен на нечто такое, во что потом и самому едва верилось.

Это случилось через год после гибели отца. У соседа, архитектора Валериана Николаевича Изольского, сохранилась библиотека, каким-то чудом избежавшая огня «буржуйки» в минувшие морозные зимы, Юра часто брал у него книги и в тот вечер зашел вернуть одну из них. Дверь, однако, открыл кто-то незнакомый, во всем кожаном, с наганом на боку, позади стояли еще трое с револьверами на изготовку, в доме густо пахло сапожной ваксой и бедой.

– Расслабьсь, не тот, – обернулся к остальным «кожаный».

– Я пойду… – проговорил Юра, но тот клещистой рукой ухватил его за плечо:

– Кудыть, очкарик? (После тифа у Юры стало резко падать зрение, с тех пор носил очки с толстыми линзами.) Посидишь тут. – «Кожаный» затолкнул его в кухню. – И чтоб тихо у меня, пискнешь – мозги вышибу.

На кухне уже сидела Катюша Изольская, его одноклассница, сейчас глаза у нее были какими-то не по годам взрослыми от беды.

– Они за Костей пришли, – прошептала она, когда «кожаный» закрыл дверь.

Юра знал, что ее брат Константин, бывший офицер, теперь скрывается где-то в Москве, но иногда тайком заходит к ним по вечерам.

– Он с минуты на минуту должен прийти, – добавила Катюша. – Как узнали? Кто-то, наверно, донес… – Она подошла к открытому окну и вдруг тихо воскликнула: – Господи, да вот он идет!.. Они… Они его расстреляют!..

– Его надо предупредить, – Юра закусил губу.

– Но как?

Решение пришло мгновенно.

– А вот так… – С этими словами он взобрался на подоконник.

У них был высокий второй этаж, внизу – булыжная мостовая. Сзади слышалось:

– Юрочка, стой! Разобьешься!.. – но на раздумья уже не оставалось времени. Да и страха в тот миг почему-то не было совсем…

Приземлился он неудачно, что-то хрустнуло в лодыжке, но боли не почувствовал, просто одна нога стала тяжелой, какой-то не своей, к тому же очки свалились с носа, стекла разлетелись осколками, а без очков он был совершенно слеп, и все-таки удалось пробежать полквартала и распознать Константина Изольского в движущемся пятне.

Страх охватил только после того, как выпалил: «Туда нельзя, там засада!» – и Константин поспешно скрылся в переулке. То был страх не за себя, а за Катюшу и ее отца: если те, с наганами, заметят его отсутствие, они все поймут, и тогда наверняка Изольским несдобровать…

Как с неживой ногой возвращался обратно, как взбирался затем по водосточной трубе – ничего не помнил, точно было не с ним. Помнил только, как потом Катюша спрашивала: